— Коленька! Небось внучок. Кому ж еще в такую пору? С петухами, истинное дело, с петухами!.. Вот несмышленыш!
Но оказалось не он; на проводе был Алексей Моисеевич Личого. Анна Константиновна хорошо знала заведующего областным отделом здравоохранения. С аппаратом в руках и трубкой она так и подошла к кровати. Игорушкин уже и сам поднялся, сидел, нахохлившись, хмурился на нее, будто она во всем виновата.
— Кто?
— Алеша. Алексей Моисеевич. Беда, видно. Не станет зазря.
Игорушкин принял аппарат на колени и трубку к уху. Заведующий отделом охал, причитал, не здороваясь. Разобрать, понять что-либо было сложно. Игорушкин отстранил трубку от уха, крик слышался теперь издалека, повременил, потом сказал в нее:
— Ты не на пожаре, Алексей Моисеевич. Остынь.
В трубке поутихло.
— Вены вскрыла дочка ее?
На другом конце провода зашумел, завозмущался, заверещал голос.
— Что надо-то? Говори внятно… Принять?
Голос в трубке смирился.
— Приму… Разберемся… Когда? Да сегодня же. С утра.
— Вот горе-то, — вздохнула рядом Анна Константиновна.
— И звонят! И звонят домой! — хлопнул рукой по подушке Игорушкин. — Не могут дождаться!
— Беда ж, Коленька! — приняла от мужа аппарат Анна Константиновна. — К нам только с этим народ и спешит… Куда ж еще?
* * *
Она ждала его в приемной. Уже вся в черном. Высокая, стройная, властная — по лицу заметно. Напряглась, как струна. Представилась:
— Калеандрова, Софья Марковна.
— Проходите.
Она, вся подобравшись, прошла в кабинет, присела не горбясь за столом, глядела прямо на него, не опуская темных глаз в набрякших красных веках. Держалась, только руки заметно подрагивали. Спохватившись, убрала их со стола.
— Алексей Моисеевич вам звонил?
— Я слушаю.
Она смотрела, видно было, спокойствие давалось ей с большим трудом.
— Я не знаю с чего начать…
— С начала.
Она внезапно разрыдалась, слезы хлынули из глаз, но она успела прикрыть лицо платком, сжалась на стуле, согнулась вся, содрогаясь, всхлипывала громко и отчаянно. Он, давно такого не наблюдавший, застигнутый врасплох, вскочил, поспешил к двери.
— Надежда! Надежда! Воды!
Вбежала секретарша, бросилась успокаивать, лезла со стаканом. Во внезапно наступившей вдруг тишине он внятно различил мелкий частый стук по стеклу. Это стучали ее зубы по стакану. Потом секретарша ушла. Он ходил по кабинету. Она заговорила.
— Светочка не могла с собой так поступить…
— Вы успокойтесь.
— С ней это сделали…
— Вы успокойтесь. Потом расскажете. Выпейте еще.
— Ее убили! — закричала снова она, вскочив на ноги. — Вы понимаете это? Убили ее!
— Кто?
— Они!
— Кто они?
— Возбудите дело! Вы узнаете! Надо только хорошего следователя!
— Кто они?
— Можно из Москвы? Я обращусь к Брежневу!
— Все можно.
— Я напишу.
— Присядьте, Софья Марковна. — Игорушкин вернулся за стол, взял в руки карандаш, слегка постучал им по столу, успокаивая себя. — Кто они? Вы можете назвать убийц?
— Я?.. На это есть следователь! Так, кажется…
— Значит, вам ничего не известно?
— Как же! Что вы говорите? Ее убили! Это очевидно!
Она, торопясь, проглатывала окончания слов, пугаясь, что ее перебьют, остановят, начала рассказывать. Как они виделись с дочерью, как той жилось, как ночевать оставалась из-за болезни, муж дочери, Вадим, понимал, относился к этому без скандала, хотя нервничал.
— Ее убили! — вскрикнула она, завершив сбивчивый рассказ. — В доме кавардак! Убийцы что-то искали!
Игорушкин сжал зубы, поежился, стараясь не вспылить.
— Будет правильнее, если вы, Софья Марковна, мне бы рассказали все, что вам известно о смерти дочери, — как можно спокойнее, выговаривая четко каждое слово, сказал он.
— О смерти я… — она заговорила и снова смешалась, сбилась; чувства, слезы не давали ей сосредоточиться.
— Вам бы повременить с визитом? Пережить все это, — начал тихо, но твердо Игорушкин. — Осмыслить. А через несколько дней приходите. Я вас приму.
— Она у меня в глазах… Как живая, — женщина опять заплакала, но тихо, как-то про себя. — Я все забуду… Я боюсь…
— Чего же?
— Знаете?.. Она у меня одна… А теперь…
Женщина зарыдала снова, затряслась в истерике.
— Надежда! — позвал Игорушкин. — Валерьянки, что ли?
Нашлось лекарство. В кабинете тревожно, тоскливо запахло. Секретарша бросилась к окну.
— Открыть, Николай Петрович?
Игорушкин кивнул и, подумав, добавил:
— Среди наших есть кто из врачей?
— Есть. Тамара Николаевна.
— Смирнова?
— Да.
— Пригласи. А то как бы чего ни случилось.
— Не надо, — вдруг поднялась женщина. — Не надо. Мне хорошо.
— Присаживайтесь. Присядьте. Так лучше? — секретарша засуетилась вокруг посетительницы.
— Спасибо, — женщина повернулась к Игорушкину. — Вы правы. Мне предстоит еще многое сделать сегодня… И надо все обдумать… Я потом приду. У меня только одна просьба.
— Пожалуйста.
— Вызовите следователя из Москвы.
— У вас есть основания не доверять моим работникам? — Игорушкин насторожился.
— Нет. Простите великодушно.
— Тогда почему?
— Я все расскажу… Только потом… Когда расстанусь с моей дочкой совсем… — Женщина снова задрожала, но удержалась от слез, прикрывшись платком.
— Хорошо, хорошо.
— Обещайте!
— Я подумаю. Во всяком случае, обещаю, что следствием будут заниматься мои лучшие работники. Старшие следователи. Устраивает?
— Спасибо, — она встала, выпрямилась, но остановилась, замерла и обернулась.
— Только поспешите, ради бога. Они уже прячут следы.
— Кто они?
— Они! Они перевернули весь дом! Что же они ищут? Спасите меня!
И схватилась за подвернувшуюся ручку двери, чтобы не упасть.
* * *
А Игорушкин, подойдя к окну, еще долго не мог прийти в себя, выбраться из стихии нахлынувших эмоций.
Ошибкой было бы предположить, что визит этой несчастной, но не сломленной страшной трагедией женщины, стал исключительным событием или редкостью. Вся его прокурорская жизнь, насыщенная разными, в том числе и такого рода неприятными происшествиями, заморозила душу. Убийства, самоубийства, смерть, трагедии похлеще, чем гибель одного человека, взрывали, будоражили психику и преследовали его часто в молодости, но потом, со временем, стали обычным, ординарным явлением.
