— А церемония состоится, если самолет разобьется?
Куратор сдержанно рассмеялся.
— И всё же: откуда мне знать, что пан не работает в КГБ?
— Потому что КГБ давно уже нет! А ФСБ, наверное, без меня нашло бы способ посадить президентский борт на запасной аэродром. Они просто закрыли бы этот аэропорт, и всё.
Поляк поглядел прямо в глаза Енисееву. Енисеев ответил ему столь же прямым взглядом.
— Ну что ж, — кивнув каким-то своим мыслям, промолвил куратор, — допустим, вы не похожи на провокатора. А туман и впрямь сильный. Русский Ил-76 минут сорок назад не стал здесь садиться. Правда, это большой транспортный самолет. В общем, независимо от того, что вы тут предсказали, есть повод поговорить с пилотами нашего Як-40. Они могут связаться с президентским бортом.
— Только помните, что осталось уже не сорок, а двадцать две минуты.
— Я это учту, — слегка улыбнулся куратор и ушел.
Енисеев остался с белобрысым журналистом. Тот вспомнил про бутылочку виски в руке и в несколько приемов осушил ее. Потом он с опаской и любопытством посмотрел на Енисеева.
— Слушай, — сказал он, — я не знаю, как предсказывают будущее, но если ты увидел, как самолет упадет, не можешь ли ты сделать, чтобы он не падал?
— Нет, не могу, — ответил Енисеев. Его знобило, кровь стучала в висках. — Я не маг. Я и сам не понимаю, как получаются предсказания. На меня неожиданно накатывает что-то, а потом исчезает. В детстве я так предрек афганскую войну. А однажды я смотрел на портрет Юлия Цезаря и увидел лицо Путина. Через несколько месяцев он стал президентом. Но я предсказал нечто, существующее помимо меня. Управлять этим я не умею.
— А ты попытайся. Может быть, получится.
— Не получится. Это не зависит от моих желаний. Мне не дано влиять на ход событий. Я еще могу обличать на манер пророка, но не могу, как пророк Илия, засушить источники вод.
Енисеев снова посмотрел на часы. 10:26. Осталось пятнадцать минут. Значит, самолет уже снижается. Где этот чертов куратор? Один разговор, другой, третий — так и пролетят бездарно все сорок минут… А может быть, надо было просто молиться о спасении людей? И настоящие пророки — потому пророки, что молятся? И пророчества их исполняются по молитве? А я не умею молиться и иду с закрытыми глазами, как сказал батюшка.
Енисеев попытался молиться. Ничего, кроме «Господи, спаси их!», в голову не шло. «Господи, уведи их на запасной аэродром!» Он вспомнил, что есть молитва «Живый в помощи», 90-й псалом, но наизусть его целиком не знал. А ведь его написал пророк! Как там сказано? «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни…»
В этот момент появился поляк-куратор.
— Мы стучимся в открытую дверь, панове, — объявил он. — Буквально несколько минут назад пилоты президентского борта сами связались с нашими пилотами, и те сообщили им всё о здешних плохих погодных условиях. Командир президентского лайнера не исключил, что уйдет на запасной аэродром. Решение он будет принимать при заходе на посадку.
— Но ведь он, наверное, уже заходит на посадку! Скажите ему, чтобы немедленно поворачивал!
— Друг мой, — недовольно пожевав губами, сказал куратор, — вы забываете, что изменить направление полета может только командир корабля. Между прочим, в самолете находится и командующий польскими ВВС. Наверное, эти люди понимают в своем деле больше нас. Так что оставим решение за профессионалами. Тем более что, как выяснилось, они имеют объективную информацию о погодных условиях. А вам от лица нашей делегации хочу выразить благодарность за проявленную тревогу о польском руководстве, что весьма необычно при нынешнем состоянии польско-российских отношений. Вы благородный человек!
Енисеев вяло пожал полякам руки и отошел. Никакого облегчения от того, что сообщил пожилой поляк, он не испытал. Что изменилось с тех пор, как полчаса назад он предрек гибель самолета? Да ничего. Правда, пилоты президентского борта уже знают про сильный туман, но они ничего не знают о предсказании. А ведь он не из-за тумана пошел к полякам! Главное было то, что устами Енисеева неведомая сила напророчила катастрофу, а пилотам по-прежнему было известно только о тумане и том, что Як-40 всё же в этом тумане сел. И последнее могло для них быть важнее первого. Наверняка они чувствовали себя бо́льшими профессионалами, чем пилоты Яка. Склонить к решению уйти на запасной аэродром их может нечто более весомое, чем та информация, которую они имеют. Но именно эта информация до них так и не доведена!
Оставалось восемь минут. Он хотел встать и пойти снова к полякам, но ощутил внутри себя бессилие, природа которого не зависела от него самого. Это было бессилие перед судьбой. Впервые он почувствовал ее как нечто почти материальное, сковавшее его движения. Несмотря на все его пророчества или полупророчества, понятие неумолимости судьбы было до сих пор для Енисеева не более чем образом, а теперь на примере бесплодных по сути разговоров с поляками он увидел, сколь тщетны попытки противостоять судьбе. Дело было, очевидно, не в том, что это в принципе невозможно, а в том, что предсказание, будучи непостижимым по сути своей, развивается в пределах естественных, постижимых, привычных. Чтобы поломать предначертанное, требуется немедленно выйти за эти пределы, а мы неохотно покидаем всё привычное. Побороть судьбу — это значит решительно, без оглядки повернуть в другую сторону, как это должны сделать пилоты самолета Качиньского. Но они тоже подчинены инерции привычного и зависят от решений других людей, в том числе и тех, что предупреждены, как собеседники Енисеева. А они предупреждению не вняли. Видимо, чтобы вовремя поверить предсказанию, необходимо верить в предопределение вообще, а современные люди полагают, что пророчества — это удел немногих избранных вроде Ванги.
Мысли его смешались, хаотично бежали куда-то. Он не мог ни на чем сосредоточиться, не пытался уже молиться. Енисеев смотрел на людей, болтающих, слоняющихся, дремлющих внутри маленького аэропорта, на приблудившуюся собаку, чешущую за ухом в углу, на липнущий к окнам туман, на циферблат электронных часов и видел в них, внешне мало чем связанных, работу огромного, отлаженного механизма судьбы. Все они — и люди, и предметы, и явления — были винтиками судьбы, неотвратимо свершающейся в свой срок.
Свершающейся ли? Ответа осталось ждать недолго. Последние минуты Енисеев не сводил глаз со стрелок своих часов. Две минуты… одна… Ему казалось, что он уже слышит приближающийся шум самолетных двигателей, но наверняка сказать было нельзя — туман, как вата, гасил звуки снаружи. Когда секундная стрелка обежала последний круг, а минутная неотвратимо скакнула к отметке 41, ничего не произошло. Но еще через пару секунд сжавшийся в комок Енисеев услышал отдаленный глухой удар и скрежет, как будто тяжелая лодка толкнулась в причал, и заскрипели в ржавых уключинах весла. Стекла слегка задрожали. Он с трудом оторвал взгляд от циферблата. Ничего не изменилось. Туман за окнами был так же неподвижен, как и прежде. Енисеев пытался уловить еще какие-то звуки, но их больше не было. Туман, тишина. Те же слоняющиеся, дремлющие люди. Только собака в углу вскочила на ноги, поджав хвост, ее тусклые глаза блеснули, уши встали торчком. И тут, разорвав пелену тумана, раздался страшный вой пожарных сирен и загрохотали сапоги бегущих к выходу солдат.
