Они встретились в небольшом ресторанчике в центре Москвы. Цеханович был франтоватым лысым худым человеком с холодными руками. Говорил он по-русски так же хорошо, как белобрысый журналист и его куратор. Цеханович не стал ходить вокруг да около. Предложив выпить по рюмке водки за знакомство, он сказал:
— От источника, вам, конечно, известного, до меня дошли сведения о вашем предсказании относительно гибели самолета с польским руководством. Тот же источник сообщил, что вы предсказали победу Путина на президентских выборах и недавнее поражение Тимошенко. Мы просмотрели прессу за эти годы и нашли анонимную статью «Пришел, увидел, победил», написанную, очевидно, вами, и статью за вашей подписью «ВОНА начинает, но не выигрывает». Они убедили нас, что вы говорите правду. Сожалею, пан Енисеев, что к вашим советам в аэропорту «Северный» плохо прислушались.
— Вы думаете, если бы прислушались как следует, то помогло бы?
— А разве нет?
— Вы, наверное, слышали о знаменитой Ходынской катастрофе. Так вот, московские власти, оказывается, были о ней предупреждены. Алексей Суворин писал в дневнике за 1896 год, что одна дама, направлявшаяся на коронацию в Москву, слышала в вагоне поезда разговор двух мужчин по-английски, что во время народного праздника в Москве будет много убитых. Она сказала тогда же об этом полковнику Иванову, служащему при градоначальнике, а потом телеграфировала великому князю Сергею Александровичу. И что же? Ничего. На Ходынском поле не оказалось и сотни полицейских.
— Неужели? Не предполагал, что в этой истории могли быть замешаны англичане. Пан Енисеев, может быть, вы согласились бы помочь нам еще раз? Разумеется, не безвозмездно.
— Я ничего не предсказываю специально.
— Этого и не требуется. Мы полагаем, что, если вы предвидели крушение самолета с точностью до минуты, то знаете или можете узнать его истинные причины.
— Вам недостаточно официального расследования?
— Мы имеем основания сомневаться в объективности российского расследования. А ваше поведение в аэропорту доказало, что вы порядочный человек, свободный от политических симпатий или антипатий. Мы бы хотели узнать ваше непредвзятое мнение и даже довести его до сведения широкой польской общественности.
— Нет, этого не будет.
— Почему?
— По той же причине, почему широкая польская общественность ничего не знает о моем предсказании. Прошу не понимать это в том смысле, что я мечтаю о популярности в Польше. Но вы хотите откровенности, так будем же откровенны. Мне отлично известны причины, почему история в аэропорту в Польше замалчивается. И вам известны. Отчего же вы уверены, что не будут замалчиваться подлинные причины катастрофы, которые я сообщу вам?
— Значит, вы их всё-таки знаете?
— Мне кажется, знаю. Я пришел к выводу, что истинное пророчество есть реакция высших сил на нарушение людьми морального закона. Так что причины катастрофы — исключительно нравственные.
Цеханович пристально взглянул своими бесцветными глазами в глаза Енисеева, взял тонкими пальцами за талию рюмку, как берут шахматную фигуру, повертел ее вокруг оси и сделал диагональный ход слоном, поставив рюмку рядом с рюмкой Енисеева. Маячивший в углу официант приблизился, чтобы налить им водки, но поляк движением руки отослал его обратно и налил сам.
— Прошу вас не скрывать их от нас, — сказал он.
— Вы действительно готовы их услышать?
— Да, — кивнул Цеханович.
— Извольте — это возмездие за Катынь.
Кресло под Цехановичем скрипнуло. Он поставил рюмку и выпрямился. Глаза его заледенели.
— Как вы изволили сказать? Возмездие за Катынь? Но в Катыни убивали поляков!
— Да. Но вы говорите, что их убивали исключительно русские.
— Мы так не говорим. Среди палачей НКВД могли быть люди и других национальностей.
— Ну, допустим, вы говорите только о русских, но я не об этом. Вам отлично известно, что на этом же месте их убивали немцы.
— Ничего подобного нам не известно!
— Вы просто не хотите этого знать. Это типичный пример коллективного самовнушения. Наличие в могилах немецких пуль, гильз и пуговиц от немецкого обмундирования, впервые отмеченное в дневниках Геббельсом, несомненный факт, подтвержденный всеми экспертами. Откуда они там взялись?
— Их подбросило НКВД!
— С какой целью? Не полагаете же вы всерьез, что НКВД уже в сороковом году допускало взятие немцами Смоленска? Это означало бы историческую сенсацию, что руководство НКВД находилось в сговоре с немцами. Иного объяснения нет, но и оно абсурдно: зачем тогда стрелять из немецкого оружия и бросать в могилы немецкие пуговицы? Немцам и их агентам влияния в НКВД, чтобы дискредитировать Сталина, нужны были бы только советские пули и советские пуговицы.
— А вы не допускаете, что всё проще, и что коммунисты и фашисты, сдружившиеся в тридцать девятом году, вместе казнили поляков, каждые из своего оружия?
— А, стало быть, у чекистов не хватило сил и опыта для массовой казни и они с западной границы, через всю Белоруссию, привезли немецкую карательную команду?
— При чем здесь силы и опыт? Предположим, немцев беспокоило, что интернированные польские офицеры в будущем могут быть использованы в войне против них, а Советы не хотели их держать у себя в тылу. Ликвидировать польских офицеров было выгодно и тем, и другим.
— А как вы себе представляете это сотрудничество? Немцы предложили Сталину уничтожить интернированных поляков как опасную для обеих сторон силу, а Сталин сказал: хорошо, но мы не обязаны делать всю грязную работу сами, приезжайте и тоже стреляйте?
— Может быть, и так.
— Тогда получается, что круг замкнулся. Мы вернулись к тому, с чего я начал. Факты и непредвзятые выводы из них говорят, что польских офицеров в Катыни убивали и чекисты, и немцы. Только вы считаете, что они это делали вместе, а я считаю, что часть поляков, в основном старшие офицеры, была расстреляна чекистами в сороковом году, а другая часть — в сорок первом году немцами при захвате Катыньского лагеря. Но в любом случае немцы тоже убивали, причем, по вашей версии, именно они это и предложили! Но вы молчите о немцах и, как всегда, всю вину возлагаете на русских.
— Не только мы. Вы тоже признали свою вину.
— Не обольщайтесь! С точки зрения правды это признание мало чего стоит, будучи лишь частью навязанной вами неправды. Наши политики, ища популярности на Западе, много чего признали с конца восьмидесятых годов. А следствие, между тем, не подтверждает даже факта гибели в Катыни, Старобельске и Осташкове тысяч людей.
— Вот как? А опубликованные вами документы из «особой папки» тоже этого не подтверждают?
— Прошло уже семнадцать лет, как они были впервые у нас опубликованы, а к ним с тех пор так и не прибавилось главного: актов о приведении смертных приговоров в исполнение, которые не уничтожались, судя по письму Шелепина Хрущеву 1959 года. Но даже из этого довольно странного письма ясно, что чекисты расстреляли в сороковом году почти на четыре тысячи поляков меньше, чем изначально предлагал Берия. Кто же расстрелял остальных? Марсиане? Если вас интересует истина, то вы не должны радоваться тому, что наши политики согласились с версией нацистов. Хотя бы потому, что в сорок третьем году немцы вовсе не были вашими друзьями. Вы настаиваете на явной неправде, и возвели ее в ранг государственной политики. А неправда разрастается в общественном организме, как раковая опухоль. Перед самым крушением я размышлял в аэропорту о том, что люди, даже имея реальную возможность изменить предсказанную судьбу, духовно не способны на это, поскольку находятся в плену привычных, далеких от метафизики представлений. Но после катастрофы мне такого объяснения показалось недостаточно. Дело не только в привычных представлениях, но и в характере представлений. Когда они основаны на неправде, то сбудутся самые дурные пророчества. Людей в президентском самолете убил не туман, а Катынь. Если бы Качиньский и его команда не опаздывали на антирусскую церемонию в Катыни, пилоты обязательно повернули бы на запасной аэродром, не дожидаясь ничьих предсказаний. Напомню вам, что Лех Качиньский мог разбиться еще в 2008 году в Тбилиси, когда летел поддержать насмерть перепуганного наступлением наших войск Саакашвили. Но менее уступчивый командир самолета сел в Баку, плюнув на политические соображения. А ведь его уволили и хотели судить за измену! Ясно, что новый пилот не осмелился бы последовать примеру своего предшественника. Повторение тбилисской ситуации прямо означало гибель президентского самолета, что и случилось. Качиньский и его окружение шли навстречу своему року с того самого дня, как русофобия в Польше стала государственной идеологией. Никакое предсказание, даже сделанное за год, не спасло бы самолет, и ничто не заставило бы пилотов повернуть. Спасти могло только одно: внезапное просветление Качиньского, осознание пагубы русофобии в ее катыньском варианте. Но шансов на это, как вы сами понимаете, почти не было.
