Была в библиотеке. После обеда продолжала перевод. В 9 часов пришел папа, принес дополнительные сведения. Вот они: по приезде во дворец государь находился в бессознательном состоянии от потери крови. Доктора употребили все усилия, чтобы остановить кровь – из раны в голове и руке. Потом стали привлекать кровь к сердцу. Государь очнулся, и Бажанов приобщил его Св[ятых] Т[aйн]; была минута, когда мелькнул маленький луч надежды, и все стали на колени, моля о здравии. Нагнувшись к сердцу государя, Боткин услышал, как оно все слабее билось, и наконец государя не стало.
Сегодня на панихиде Лорис-Меликов рыдал, как безумный, – а Дондуков-Корсаков метался и суетился. Злоумышленников было три – один умер от ран в госпитале, другой убежал, а третий пойман. Зовут Русаковым – Русановым борович[ским]…»
[316].
Рукопись на этом обрывается (в дневнике вырваны листы), но дальнейшее и так известно во всех деталях. Мало кто из подданных Его Величества мог оставаться равнодушным, узнав столь тяжкие подробности чудовищного преступления. После того как тотчас после мученической кончины Царя-освободителя величественный флаг над дворцом был спущен, народ, буквально заполонивший всю площадь перед дворцом, рыдая, опускается на колени и беспрестанно крестится и кладет земные поклоны…
Интереса заслуживает такое сравнение: если убийцы эрцгерцога Франца Фердинанда на суде выражали некоторое раскаяние, то о народовольцах дочь известного поэта Ф. Тютчева, фрейлина Анна Федоровна Тютчева писала: «Я с раздражением слежу за процессом убийц государя. Все это показное соблюдение юридических норм и законного беспристрастия, проявленное по отношению к этим висельникам, имеет в себе что-то искусственное, фальшивое, карикатурное и создает слишком тяжелый контраст со справедливым негодованием, которое не может не испытывать всякое благородное сердце по отношению к этим дерзким и преступным нарушителям всякого порядка божеского и человеческого. Бывают случаи, когда сама справедливость должна снять повязку, бросить весы и вооружиться мечом, и, конечно, данный случай именно таков»
[317].
Отношение к процессу в обществе, в котором вращалась Анна Тютчева, отражается в переписке ее сестры Екатерины Федоровны с К. П. Победоносцевым. 28 марта 1881 года Победоносцев писал ей о судебном разбирательстве: «Преступники рисуются, высказывают свои «убеждения», ухмыляются между собой и с адвокатами, а наши сановники торжествуют: вот-де, и такие преступники пользуются всеми гарантиями на суде»
[318].
Знаменитая народоволка Вера Фигнер в своей книге «Запечатленный труд» пыталась объяснить «необходимость» и «неизбежность» покушения на императора Александра II: «Что бы ни говорили и что бы ни думали о 1 марта, его значение громадное… Оно прервало 26-летнее царствование императора, который открыл для России новую эру, поставив ее на путь общечеловеческого развития; после векового застоя он дал ей громадный толчок вперед реформами: крестьянской, земской и судебной. И первая и величайшая из этих реформ, крестьянская, в экономическом отношении уже в самом начале не удовлетворяла требованиям лучших представителей общества (членов редакционных комиссий) и литературы…»
[319].
У нее же можно найти и восторг по поводу аплодисментов представителей так назывемого «передового общества» после покушений на государственных деятелей, объяснение бескорыстного героизма террористов и т. п. умозаключения.
Примечательно, что после выстрела Д. В. Каракозова, прозвучавшего возле Летнего сада 4 апреля 1866 года, последующие пятнадцать лет прошли для государя под знаком постоянной угрозы смерти. Это вполне совпадало с предсказанием старой гадалки, напророчившей Александру II семь покушений на его жизнь…
Ольга Николаевна была потрясена убийством государя и в своем дневнике отвела несколько страниц для стихотворения неизвестного автора, суть которых видна даже из названия и двух строк:
«Вечная память в бозе почившему государю Царю освободителю Александру II 1 марта 1881 г.
Не умер он, наш Царь, хоть под рукой
Злодея
Избранник Господа, он мучеником пал!
‹ …… ›»
Картина, открывшаяся взору очевидцев после того, как рассеялся поднятый взрывом снежный и дымный столб, производила страшное впечатление. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванной одежды, эполет, сабель и кровавые фрагменты человеческих тел. На месте преступления пострадало еще двадцать человек, четверо погибли. Трое умерли почти сразу, среди них мальчик 14-ти лет из мясной лавки, пытавшийся преградить дорогу злодею и получивший кинжальный удар в голову; солдатка Евдокия Давыдова скончалась позднее в Мариинской больнице, оставив мужа и двоих сирот…
[320]
3 апреля 1881 года в 9 часов 30 минут на Семеновском плацу все было кончено, барабаны перестали бить… Толпа, затаившая раньше дыхание, пришла в движение…
– «Не прикасайтесь к помазанным Моим, и пророкам Моим не делайте зла»
[321].
И все-таки на молодую Ольгу Николаевну известие о казни народовольцев не могло не произвести впечатления. Она сделала в дневнике запись (по франц.): «…Когда священник произносит молитву, что они делают… (т. е. о чем приговоренные думают. – Ю. С.) Свечи горят…».
Примерно такие же вопросы задавал себе в свое время Ф. М. Достоевский, когда его вместе с другими петрашевцами вели на Семеновский плац для казни.
Ровно через 33 года после покушения на Александра II, его внук император Николай II сделал в своем дневнике такую памятную запись: 1-го марта. Суббота. 1914 года.
«Тридцать третья годовщина мученической кончины Анпапа. До сих пор слышу в ушах оба эти ужасные взрыва…»
[322].
Но кто же виноват, что либеральные реформы зачастую приводят к столь плачевным результатам? В. О. Ключевский нашел ответ на такой вопрос, и, как всегда, сделал это оргинально: «Борьба русского самодержавия с русской интеллигенцией – борьба блудливого старика со своими выб[..]дками, который умел их народить, но не умел воспитать»
[323].
