Генерал Н. А. Епанчин вскоре был уволен от должности директора корпуса и переведен в армию. От него попросту избавились. Обиженный этим обстоятельством Епанчин имел свой взгляд на ход тех событий. Он считал, что великий князь Константин Константинович отнесся к этому делу очень нервно и опасался, что его враги могут воспользоваться этим случаем и обвинить его в том, что он либеральничает с молодежью. Обвинение всесильного на тот момент К. П. Победоносцева в том, что отец его, великий князь Константин Николаевич, «был красный, а Константину Константиновичу совершенно лишнее заслужить такую же репутацию», возымели, по мнению Епанчина, свое действие.
Н. А. Епанчин писал: «По докладу государю дела Верховского, его величество повелел, чтобы это происшествие расследовал генерал-адъютант О. Б. Рихтер, старейший паж, человек глубоко благородный. Рихтер тщательно исследовал это дело, дал мне копию с его донесения государю и пришел к заключению, что Верховский за недостаточно тактичное поведение подлежит дисциплинарному взысканию и что дело это вообще не представляется важным.
Так смотрела на это дело и императрица Мария Федоровна, которая сказала мне, что совершенно напрасно хотят раздуть это дело.
А такие намерения были, конечно, у тех, которые дела не знали, а считали необходимым воспользоваться случаем для демонстрации своих верноподданнических чувств, и они открыли огонь своей тяжелой артиллерией по воробью.
Я считал, что Верховский, согласно заключению генерал-адъютанта Рихтера, должен быть смещен с должности фельдфебеля за недостаточно тактичное поведение. Но были «патриоты», которые говорили мне, что, если бы Верховский был их сын, они «задушили бы его своими руками», другие требовали сослать его на Колу и т. д. Великий князь Константин Константинович, по свойствам своего характера, уклонился от определенного отношения к этому делу…»
[379].
Через много лет, подводя итоги, Н. А. Епанчин писал: «Но конечно, в душе Верховского остался осадок тех излишних злобных нападок на него со стороны “патриотов”, и это чувство постарались использовать во время революции 1917 г. левые элементы, особенно Керенский, назначивший Верховского военным министром, и это, разумеется, вскружило ему голову, и впоследствии он оказался в лагере большевиков. Если вспомнить, как отнеслись к Государю, даже до Его отречения, некоторые Великие князья, например, Кирилл Владимирович, Николай Михайлович, особенно Великий князь Николай Николаевич, коленопреклоненно умолявший Государя осенить себя крестным знаменем и отречься от престола, если вспомнить, как отнеслись к Государю Главнокомандующие фронтов и многие государственные деятели, то надо сказать, что они гораздо более виновны, чем Верховский. Ведь Великие князья изменили Государю дважды: и как Императору, и как Главе Императорского Дома… И по правде говоря, следует сказать: далеко Верховскому до таких великих князей»
[380].
* * *
По мнению Верховского, изложенному в ж. «Былое», Русско-японская война была встречена общественностью с нескрываемым несочувствием, и даже в высших кругах общества и в «петербургских гостиных, – писал Верховский, – этой вспомогательной лаборатории нашей дореволюционной политики» проявлялось недовольство. В среде либеральной интеллигенции, смешавшей отечество с самодержавным строем и его правительством, зародился пораженческий лозунг «чем хуже, тем лучше»… Обстановка в Петербурге усилиями «независимой» прессы нагнеталась. В газетах появился резко обличительный тон. На все лады склоняли имя Безобразова и связанную с ним историю с концессией на Ялу, вследствие чего, собственно, и началась Русско-японская война. Все заговорили, что «так жить нельзя». К январю 1905 года в петербургских гостиных громко утверждалось, что все неудачи войны происходят благодаря полной несостоятельности правительства и что предотвратить удары, грозившие России, можно было бы привлечением к работе «народных представителей». Такие меры считались «как единственно возможный путь к обновлению жизни».
На таком фоне незначительному проступку камер-пажа Верховского было придано чрезвычайное значение, что видно из составленного реестра бумагам по его делу, переданным в конечном итоге в первое отделение главного управления военно-учебных заведений Военного министерства:
1. «Всеподданнейший доклад генерал-адъютанта Рихтера от 9 сего марта.
2. Письмо его же от 4 марта генерал-лейтенанту Анчутину.
3. Рапорт Пажеского его императорского величества корпуса от 2 сего марта № 5.
4. Копия письма генерал-губернатора к директору Пажеского его величества корпуса № 68.
5. Копия ответного письма директора корпуса генерал-губернатору.
6. Отпуск письма от 2 марта № 5146 генералу Рихтеру.
7. Копия письма военного министра генералу Рихтеру.
8. Проект доклада военному министру с резолюцией августейшего главного начальника.
9. Письмо жены генерал-майора Ольги Огранович.
10. Записка военному министру от 25 февраля № 130.
11. Всеподданнейший доклад военного министра от 27-го февраля.
12. Всеподданнейший доклад по главному управлению военно-учебных заведений от 27 февраля № 132.
13. Копия журнала заседания дисциплинарного комитета Пажеского его императорского величества корпуса от 15-го февраля»
[381].
При разборе дела в «Дисциплинарном Комитете Пажеского Его Императорского Величества Корпусе», состоявшемся 15 февраля 1905 года в присутствии Его Императорского Высочества Главного Начальника Военно-Учебных Заведений Великого князя Константина Константиновича, инспектор классов отмечал, что камер-паж Верховский, как бы чувствуя внутреннее противоречие между своими мыслями и служебным положением, убедил себя, что в своих воззрениях он находится «в единомыслии с Государем Императором…».
Из рапорта командира 1-й роты подполковника Карпинского на имя директора корпуса следовало, что Верховский не скрывал, что он «постоянно в разговорах и спорах высказывал мысль, что у нас в России в данное время идет все очень плохо, положение совсем скверное, что так продолжаться долго не может и в конце концов наверное все изменится, переменится государственный строй, но что все это произойдет не под давлением насилия, а волею Монарха…».
Именно так и случилось: 17(30) октября 1905 года был опубликован Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка. Граф С. Ю. Витте в своих воспоминаниях подчеркнул чрезвычайную важность этого события. Он считал, что это был «неизбежный ход истории, прогресса бытия»
[382].
