Когда старший Катулл приехал из Вороны, Гай встретил его с показным усердием работника, рьяно пекущегося о хозяйском добре. Гай явно играл прижимистого, рачительного селянина, его обычный облик изменился до неузнаваемости. Медно-загорелый, нечесаный и небритый, в измятой тунике, покрытой неопрятными пятнами и пахнущей забродившей кислятиной, он смешно размахивал руками, забегал вперед, отталкивая Процилла, и всячески старался показать свое знание сельского уклада.
Отец морщил нос от удивления и тревоги: как бы Гай не слишком увлекся этой новой затеей! Впрочем, старый муниципал надеялся, что это скоро пройдет. Он мигнул Проциллу: как здесь? Виллик зашептал за его плечом. Старик Катулл кивал головой. Ловит рыбу? С Титом? Пусть себе… Ночует у милашки Гебы? Это его дело… Подарил рабыне браслет? Пустяки…
Отец взял Гая под руку и повел в дом. Они сели рядом, и отец сказал насмешливо:
– Твое усердие при заготовке вина и освоении прочих работ на вилле весьма похвально.
Оба стали серьезными и взглянули друг другу в глаза. Старику казалось, что он понимает тайные мысли Гая и, несмотря на его неподатливый характер, сумеет довести сына до вершин жизненного успеха.
– Вчера была почта из Рима, – сказал отец. – Вот возьми письмо от Луция Манлия Торквата.
Гай дрогнувшей рукой взял письмо Аллия, и опять старик подумал, что он вполне его понимает. Практичность веронских Катуллов все же не могла побороть их врожденную гордость. На самом деле Гай оставался непонятым; в определенную минуту между отцом и сыном вставала глухая стена, и тогда Гай отчужденно и терпеливо молчал. Старший Катулл довольствовался его почтительным вниманием.
– Нелегко бедному муниципалу быть другом патриция. Невольно попадаешь в положение зависимого клиента, не так ли? – Старик погладил Гая по плечу. – Но времена меняются. Может случиться, что надутые нобили еще будут просителями стучаться в твою дверь…
Гай вздохнул, вскинул и опустил взгляд. Отец продолжал с пафосом:
– Глава муниципального совета мудрый Аквилий ждет в своем доме высоких гостей. Лучшие семьи Вероны устраивают прием в честь непобедимого императора Юлия Цезаря и его славных легатов. Я буду рад познакомить тебя со своим великим другом. Я дерзаю так его называть, потому что, посетив два года назад мой скромный дом, он первый обратился ко мне столь лестно и снисходительно. Возвращаясь, Цезарь осчастливит веронцев своим вниманием. Ты понимаешь, надеюсь, насколько важна для нас эта встреча. Я думаю, Цезарь простит легкомыслие молодости, – я имею в виду твои грубые эпиграммы… Словом, оставь увлечение сельским хозяйством и превратись в прежнего элегантного римского празднолюбца.
VII
Закончились приветственные речи и торжественный завтрак, данный по случаю приезда в Верону Гая Юлия Цезаря. Гости покинули триклиний и, весело переговариваясь, вышли в атрий, где почтенные муниципалы представили императору своих жен и родственников. Тучный Аквилий преисполненный горделивой важности, старался занять его рассказом о строительстве базилики перед храмом Юноны, производимом на средства городского совета.
Цезарь тотчас сказал, что добавляет к этим средствам сто тысяч сестерциев от себя. Муниципалы радостно завопили и захлопали. Цезарь скромно покачал головой, как бы отклоняя проявления благодарности. Он был крайне любезен, блистал остроумием и изящными манерами. Лабиен, Гирций, Мамурра и другие приближенные ему подражали.
Проницательными глазами полководца и политика Цезарь приметил в нарядной толпе, посылающей ему славословия, двух людей. Они сразу привлекли его внимание.
Один из них, с сухим, узким лицом, кудрявой бородкой и спокойным взором мудреца, несомненно, был греческий врач Сосфен, слывущий чудодеем и потомком гениального Гиппократа. Сосфена направил к Цезарю литератор Асиний Поллион, предварительно известивший императора кратким письмом. Цезарь не мог не оценить деликатной заботливости Поллиона. Из всего алчного и льстивого окружения императора никому и в голову не приходило, что он нуждается в помощи опытного врача. А между тем его ужасная болезнь нередко напоминала о себе. При длительном утомлении припадки учащались, и он скрывал тайное отчаяние огромным усилием воли. Цезарь кивком подозвал секретаря и вполголоса приказал ему пригласить грека в свою резиденцию для доверительной беседы наедине.
Потом Цезарь обратил внимание на стройного, загорелого человека среднего роста в щегольской светло-серой тоге. Он с серьезным видом, стоял у стены, позади громко восклицавших мужчин, млеющих девушек и распаленных любопытством матрон.
Цезарь повернулся к сопровождавшим его пожилым муниципалам и спросил одного из них:
– Я не ошибаюсь, дорогой Катулл? Этот приятный юноша твой сын?
– Да, благороднейший друг, это Гай. Ты ведь знаешь его стихи. Некоторые ему действительно удались, хотя… не смею навязывать тебе свое мнение, о потомок Ромула.
– Кто же не знает прекрасных элегий Катулла! – воскликнул Лабиен. – Надо быть тупицей, чтобы ими не восхищаться.
– Попроси его подойти к нам, – сказал Цезарь. «Хорошо бы взять Сосфена с собой в Галлию, – думал он, улыбаясь приблизившемуся Катуллу. – Если вместо бездарных лекарей и заклинателей около меня будет находиться такой выдающийся знаток медицины, я почувствую себя гораздо спокойнее. У меня уже сейчас появилась душевная бодрость и надежда на исцеление. А чтобы быть уверенным в преданности грека, надо искусно расположить его к себе… Кстати, и этого норовистого, злоязычного поэта тоже».
Пока Катулл, склонив голову, проговаривал изысканные приветствия, Цезарь благожелательно смотрел на него своими черными, продолговатого разреза, красивыми и печальными глазами. На его худом лице было мягкое, женственно кроткое выражение. Только четко обрисованный, будто припухший рот напоминал о его сильнейших страстях: о необузданной чувственности и стремлении безгранично властвовать. В облике Цезаря соединились хрупкость и болезненная слабость с побеждающей их суровой сдержанностью воина.
Цезарь сказал Катуллу:
– Рад познакомиться с любимцем Муз, с прославленным певцом Лесбии… Если бы не война, я бы давно искал этой встречи.
Катулл благодарил с тщательной вежливостью. Произнеся несколько любезных фраз, Цезарь выжидающе замолчал. Он, повелитель железных легионов, в самые опасные минуты сражения никогда не терявший самообладания, почувствовал вдруг странную неловкость, стоя напротив молодого веронца. Он предполагал встретить здесь со стороны каждого, к кому он благожелательно обращался, глубокое и восхищенное внимание. Но в светлых глазах Катулла Цезарь видел лишь недоверие и отчужденность.
Царившее в атрии приятное оживление стало несколько остывать. Многие успели заметить замешательство и разочарование Цезаря. Стоявший рядом с ним Лабиен с недоумением пожал плечами, а у старика Катулла беспокойно округлились глаза.
Неожиданное молчание находчиво прервал Мамурра, чем-то неуловимо похожий на своего покровителя. Он был моложе и красивее императора, хотя и не обладал таким разнообразием приемов в общении с людьми. Его поведение отличалось модной среди светской молодежи, веселой бесцеремонностью.
