– Поскольку это частный разговор… – развел руками Мерц фон Квиринхейм. – Щадить нервы – последнее, что мы еще способны сделать друг для друга.
В наступившей паузе они оба смотрели на телефонный аппарат, ожидая очередного сюрприза.
– Ольбрихт не связывался с Парижем? – нарушил молчание фон Штауффенберг.
– Во всяком случае, я ничего не знаю об этом. Хотите позвонить? У вас там в штабе родственник.
– Мне бы поговорить с самим генералом Штюльпнагелем.
– Решитесь?
– Поскольку крайне необходимо.
– По-моему, генерал Ольбрихт, как и Бек, немного побаивается его. Так мне показалось. Побаивается, потому что мы его подвели…
– Вот об этом я и хочу поговорить со Штюльпнагелем. Рассказать ему все как есть.
– Стоит ли?
– Он – единственный из командующих, который раскрутил план операции «Валькирия» на всю мощь. Единственный, кто уже не может ни свернуть операцию на своем театре действий, ни хоть как-то оправдаться в случае краха.
– Ну и?..
– Мой долг сказать ему всю правду. Он должен знать, что сейчас происходит на Бендлерштрассе и в целом в Берлине.
– Благородно, однако это может помешать ему. Спаникует. Тогда мы потеряем последний реальный шанс… Ведь Штюльпнагель, если только он полностью овладеет ситуацией во Франции, действительно может действовать самостоятельно. Независимо от того, чем завершится восстание в Берлине. Его поддержат англичане и американцы, которые уже высадились там. Это путь к перемирию и объединению сил, направленных в конечном итоге против большевистской России.
– Он не спаникует. Штюльпнагель – нет. Я знаю этого генерала. Решительнейший человек. Да и моя совесть будет чистой.
Штауффенберг потянулся рукой к телефонному аппарату, но задержал ее и посмотрел на фон Квиринхейма.
Тот понял, что Штауффенберг хотел бы говорить с генералом наедине.
– Да, конечно… – подтвердил это его право фон Квиринхейм, пятясь к двери.
35
Пока Штауффенберг вел беседы со Скорцени и Штюльпнагелем, полковник граф Шверин и подполковник генерального штаба Бернадис попросили генерала Ольбрихта принять их.
– Вы хотите сообщить мне что-то очень важное? – настороженно высказал догадку Ольбрихт, глядя на офицеров полусонными, воспаленными глазами. – Остается узнать, что именно.
– Мы только что побывали в телетайпном зале, поговорили с радистами, заглянули в некоторые отделы, – начал полковник Шверин, – то, что мы там видели и слышали…
– Короче, полковник. Вы хотите уведомить меня, что на этом «летучем голландце» готовится бунт?
– Как раз о нем мы и собирались предупредить вас, господин генерал. Наша ставка действительно напоминает пылающий «летучий голландец» с мертвой командой на борту.
Ольбрихт недовольно поморщился.
– Увольте от кладбищенских сравнений.
В это время в кабинет зашли Бек и Геппнер. Они остановились у двери, чуть позади и сбоку от офицеров, и стали молча слушать.
– Насколько ваши опасения серьезны? И во что, по вашим предположениям, этот бунт может вылиться? – спросил Ольбрихт.
– Вначале мы думали, что недовольные попытаются уйти из здания. А если, выполняя ваш приказ, часовые не захотят выпускать их, то прорвутся силой.
– Я и сейчас предполагаю, что они будут действовать только таким образом.
– Но они понимают, что в их интересах оставаться здесь до конца, – возразил полковник Бернадис. – Каждый сбежавший отсюда будет найден дома и предстанет перед гестапо как предатель. Следовательно, нужно оставаться до конца. И не просто оставаться, а предоставить гестапо подтверждение своей непричастности. А еще лучше – преданности.
Ольбрихт молча взглянул на Геппнера и Бека. Несостоявшийся президент почему-то так же молча повернулся и вышел. Скорее всего, у него просто-напросто не выдержали нервы.
– Все это мы уже слышали, господа офицеры, – недовольно проворчал Ольбрихт. – Что конкретно вы предлагаете?
– Следует собрать хотя бы какую-то часть верных нам офицеров; объяснить им ситуацию, проинструктировать, как вести себя, а главное, сформировать боевые группы для отражения нападения, – как можно вежливее изложил их общий план действий фон Шверин.
– Я уже думал об этом, – согласился Ольбрихт. – Полковник фон Шверин, позаботьтесь о том, чтобы офицеры были собраны у меня. Сейчас же.
Народу собралось больше, чем генерал мог ожидать. Офицеры, машинистки, фельдфебели из вспомогательных служб… В кабинет и в приемную их набилось столько, что Ольбрихт вскоре оказался перед толпой – возбужденной, настроенной на мрачную воинственность, которая еще неизвестно в какое русло может быть направлена. Основательно растерявшись, начальник штаба вдруг почувствовал себя чиновником, которого власти направили усмирять взбунтовавшуюся чернь.
– Господа, вы знаете, что ситуация резко осложнилась, – начал он свою речь, стоя за столом и положив одну руку на телефонный аппарат, другую – на толстую, забитую всяческими донесениями и копиями приказов папку. Поскольку она была наполнена в течение дня, то уже одно это свидетельствовало о титанических штабистских усилиях руководства заговорщиков. В любом случае он предстал перед собравшимися в позе императора, одной рукой опирающегося на новоявленный скипетр
[20], другой – на некое подобие свода законов. – У вас пока нет точных сведений, но существует реальная угроза того, что в ближайшие часы на ваше здание может быть совершено нападение.
– А кто должен напасть? – вырвалось у кого-то из офицеров.
– Это нам пока что неизвестно. – Ораторское искусство генералу Ольбрихту всегда давалось с трудом. Вот и сейчас он не призывал, а бубнил что-то едва слышимое себе под нос. Вместо того, чтобы обращаться так, словно к полковому каре. – Да это, собственно, и не имеет особого значения. Мы уже направили в верные нам части и училища приказы об откомандировании сюда боевых групп, в том числе и танковую роту. Но все они по разным причинам задерживаются.
– И уже вряд ли подойдут, – негромко, но совершенно уверенно заявил тот же голос, который задал первый вопрос. Ольбрихт успел заметить, что он принадлежит подполковнику Герберу. Подполковник стоял где-то в конце стола, за спинами тех офицеров, которым хватило стульев.
– И, как мне стало известно, некоторые из них, в частности две роты пехотного училища, должны прибыть с минуты на минуту, – повысил голос начальник штаба, явно полемизируя со скептиком.
Ольбрихт уже знал, что Гербер является одним из тех офицеров, которые враждебно настроены по отношению к заговорщикам и только и ждут своего часа. Однако считал, что у него нет основания арестовывать его, поскольку враждебность эта пока никаким образом открыто не проявлялась. Да и не время было затевать сейчас потасовку в самом центре путча. Тем более, что, забаррикадировавшись в подвальных помещениях, недовольные могли держаться несколько суток.
