– Но факты свидетельствуют о том, что у нас все еще есть некоторые шансы, – как можно вежливее возражает генерал-полковник Бек. После того как несколько офицеров оставили кабинет Фромма, он почувствовал себя увереннее. – Если бы вы сейчас же приняли на себя командование и обратились к командующим группами войск, округов и начальникам военных училищ… Когда обращается фельдмаршал Витцлебен… Это совершенно иное дело. Стоит нашим генералам убедиться, что во главе движения стоите вы…
– Для того, чтобы его возглавил Витцлебен, – грубо пресек откровенную лесть фельдмаршал, – для начала нужно, чтобы хотя бы вы поняли, что во главе все же находится фельдмаршал Витцлебен. Разве это встреча фельдмаршала? Где адъютанты? Где почетный караул? Где начальник штаба, моего штаба, который, стоя у карты, докладывает обстановку, что позволило бы мне приступить к оперативному руководству?
– Но адъютанты есть…
– Что вы мне пытаетесь сейчас объяснять, генерал Ольбрихт? О покушении, об этом «часе X» я должен был знать заранее. И в момент сигнала «Валькирия» находиться здесь.
«Мерзавец, – подумал про себя Штауффенберг, все еще являвшийся свидетелем этого гнусного, постыдного препирательства. – Но ведь ты же сам поставил условие, что примкнешь к заговору только после того, как…»
Полковник безнадежно махнул рукой и вышел. И дальше смотреть на все то, что здесь происходит, было выше его сил.
* * *
В коридоре он для чего-то сорвал с незрячего глаза повязку, словно хотел в последний раз наглядеться на этот мир и на этот кавардак по-людски, обоими глазами, и принялся почти бесцельно слоняться по коридорам штаба, стараясь ни с кем не вступать в разговор, ни на что не реагировать.
Все то время, которое Штауффенберг провел на Бендлерштрассе, вернувшись из «Волчьего логова», теперь представлялось ему отдельной жизнью, прожитой бесцельно и бездарно. Были минуты, когда он начинал верить, что операцию «Валькирия» все еще удастся спасти. Были минуты, когда он впадал в отчаяние. Но это все же было отчаянием человека, который потому и отчаивается, что верит в замысел, в идею, на которую он, как безрассудный игрок, поставил свою жизнь.
Но теперь, когда после стольких поисков в штабе появился фельдмаршал Витцлебен, однако появился лишь для того, чтобы окончательно похоронить связываемые с ним надежды… Штауффенберг уже не знал ни веры, ни отчаяния. Наступило то самое страшное и безысходное состояние, которое окончательно сломило в нем волю к сопротивлению судьбе. И называлось это состояние абсолютным безразличием, прострацией.
– Господин полковник, только что сообщили, что арестован комендант Берлина генерал-полковник фон Хазе, – возник перед Штауффенбергом кто-то из офицеров, чью фамилию он даже не пытался припомнить.
– Кем арестован?
– Нашими противниками, естественно.
– Значит, генерал фон Хазе все еще поддерживал нас?
Офицер-связист непонимающе уставился на полковника.
– Мы возлагали на него столько надежд. Правда, сообщение пока не подтверждено.
«Началось, – подумал Штауффенберг. – Теперь наступил “час X” гестапо».
– Самое страшное не в том, что это может оказаться правдой, а в том, что в здании зарождаются подобные слухи, – строго заметил Штауффенберг. – Поэтому постарайтесь не особенно распространяться. Если не хотите, чтобы через час пошел слух о вашем аресте.
Офицер исчез. Зато на лестнице, ведущей из телетайпной, появился полковник фон Шверин.
– Неприятная новость, – мрачно доложил он. – Полк «Гроссдойчланд» полностью находится под контролем Геббельса.
– Под контролем Геббельса? С какой стати?
– Рейхсминистр является патроном дивизии «Гроссдойчланд».
– Тогда это страшнее, чем если бы полк оказался под командованием Гиммлера.
– И еще… Есть сведения, что майор Ремер со своим батальоном оказался в подчинении Отто Скорцени. А тот получил приказ о подавлении путча непосредственно от Геринга.
Полковники понимающе помолчали. Они поняли: теперь счет пошел на минуты. Схватка проиграна.
– Где Гиммлер? О нем что-нибудь известно?
– Пока нет.
– А что Франция? Штюльпнагель?
– Что бы там ни происходило, настоящий исход операции будет определяться здесь, – нацелился пистолетом в пол фон Шверин. Может быть, имея в виду не столько здание, сколько офицеров, скапливающихся в подвалах и готовящихся к антибунту на взбунтовавшемся корабле.
И только сейчас Штауффенберг обратил внимание, что фон Шверин уже не доверяет свое оружие кобуре.
– Что же вы предлагаете, фон Шверин?
– А вам не кажется, что уже поздно что-либо предлагать? – спросил полковник тоном обвинителя, который имел право предъявить счет фон Штауффенбергу как одному из руководителей заговора.
– Мне трудно не согласиться с вами, полковник. Так сложились обстоятельства.
Фон Шверин ушел. И словно бы под гул его шагов вновь ожили телефоны. Взрывы их звонков напоминали удары тайфуна. Каждая новая волна казалась еще более разрушительной, чем предыдущая.
По тем умоляющим голосам, которые доносились из кабинетов, по почти истерическим призывам к чести и благоразумию; по заклинаниям не верить официальному сообщению радио, не верить Кейтелю – никому и ничему, что не связано со штабом резервной армии – Штауффенбергу как опытному штабисту нетрудно было определить, что в штабах, возглавляемых заговорщиками, началась паника. И связана она была, по всей видимости, не столько с официальным сообщением, сколько с теми упреждающими приказами, которые поступали теперь из «Вольфшанце», и теми предупредительными мерами, к которым начало прибегать руководство СС, гестапо и СД.
– Господин полковник, вас хочет видеть фельдмаршал Витцлебен, – предстал перед ним фон Хефтен.
– Зачем это я ему понадобился?
Адъютант пожал плечами.
– Вас долго не было. Я уж решил, что вы оставили это здание, – устало проговорил Штауффенберг.
– Я не посмел бы сделать этого, – обиделся фон Хефтен.
– Ну и напрасно.
Обер-лейтенант с удивлением посмотрел на Штауффенберга и, щелкнув каблуками, вытянулся. Этим было сказано все то, чего словами немногословный и некрасноречивый адъютант все равно высказать не сумел бы.
– Простите, фон Хефтен. Вы – истинный офицер. Жаль, что не могу сказать этого же о многих пребывающих здесь.
40
Пока Штауффенберг предавался апатичному отчаянию, в кабинете Фромма происходило нечто такое, что вновь заставило его возродить искру надежды. Полковник вошел в ту минуту, когда Беку, сидевшему напротив Витцлебена, удалось связаться со Штюльпнагелем
[21]. Сам фельдмаршал, оставив на столе свой жезл, отошел к окну и, скрестив руки на груди, молча прислушивался к их разговору.
