* * *
– Что здесь происходит? – озлобленно прорычал генерал Фромм, вновь появляясь в кабинете.
Арестованные молча, виновато переглянулись, словно несколько минут жизни, подаренные самому себе генералом, оставались на их совести. Словно обязаны были тотчас же добить его.
– Ну что, что, генерал Бек?! – наседал командующий, приближаясь к самоубийце-неудачнику.
Увидев, что пуля лишь слегка задела надвисочную черепную кость Бека, он коротко въедливо хохотнул.
– Да вы и покончить с собой уже не способны, господа генералы! Не говоря уже о том, чтобы спланировать примитивную операцийку, вроде вашей злосчастной «Валькирии» – да, нет?
«А ведь это он мстит нам за наше же поражение, – отметил про себя фон Штауффенберг, не сводя глаз со страдающего от боли и стыда генерала Бека, так и не потерявшего сознания. – Понимает, что если бы путч удался, ему бы теперь не пришлось ни трястись за свою душу, ни чувствовать угрызений совести перед родственниками и друзьями тех, кого пришлось предать суду, а точнее – попросту убрать с пути. Он ничем не рисковал, этот верзила-хитрец в генеральских погонах. Спокойно ждал своего часа. И нового назначения. Уже вместе с повышением в чине. Как плату за соучастие».
Полковник поразился, насколько ясными оставались его мысли. И насколько безразличным он чувствовал себя перед тем, что ожидает его в ближайшие минуты.
– Так что будем делать, господин Бек? – вновь оживает убийственный бас командующего. – Прикажете мне самому добивать вас?
– Простите, простите… – жалобно простонал старый генерал, отчаянно качая головой, отгоняя боль, стыд и отчаяние.
Ольбрихт и Геппнер лишь на минутку отрываются от бумаги, чтобы взглянуть на то, что происходит вокруг, и вновь принимаются писать. Это их последние слова, обращенные к родным и близким. Что-то вроде завещания погубивших самих себя неудачников. Именно так и воспринимает их «чистописание» генерал Фромм, забывая на время о самостреле. Подходя к каждому из них, он заглядывал через плечо и вырывал листики бумаги прямо из-под пера.
– Не время увлекаться сейчас эпистолярией, – назидательно объяснил он, припечатывая их бумаженции к своему рабочему столу. – Хотя можете не сомневаться, что эти письма будут переданы вашим родным. Кто там из вас еще пишет или стреляется?
Ответом ему стало истинно гробовое молчание.
«Да ведь он провоцирует нас на самоубийство, – продолжил свои умозаключения граф Штауффенберг. – Чем большее число из нас пустит себе пулю в лоб, тем комфортнее он будет чувствовать себя потом».
– Так что там у вас, генерал Бек?! – опять рявкает Фромм, ощупывая свою кобуру.
– Ему нужно дать возможность прийти в себя, господин генерал, – брезгливо морщась, говорит фон дер Хейде, осматривая рану Бека. – Сейчас он не в состоянии…
– Значит, кто-то должен ему помочь.
– «Помочь» в данном случае означает добить.
Фромм и Хейде озадаченно смотрят друг на друга.
– Ага, вот и вы, обер-лейтенант, – охотно отвлекается Фромм, увидев появившихся в двери командира роты Брунхайда лейтенанта Вольбаха, да к тому же – в сопровождении трех унтер-офицеров. – Это совсем иное дело. Вы не позаботились об исполнителях, господа генералы, – в том же назидательно-хамском тоне объясняет он Ольбрихту и Геппнеру их главную ошибку. – Целый день вы суетились здесь, отдавали приказы, не понимая, что выполнять-то их некому. Ибо нет бездарнее исполнителей, чем штабные офицеры. Не привыкшие к тому же к пальбе и смерти.
– Спасибо за урок, – поднимается со своего стула Ольбрихт. – Только он нам уже не понадобится.
– О чем и хочу сообщить вам. Только что мной был учрежден военный трибунал в составе известных вам офицеров, – обвел он рукой всех присутствовавших здесь антизаговорщиков, хотя большинство людей Гербера даже не оставляли кабинета.
– Странно, – роняет Геппнер. – Когда это вы успели?
– Так вот, – не обращает внимания на его реплику Фромм, – решением учрежденного мной при особых обстоятельствах офицерского военного трибунала, – напыщенно провозгласил он, – за измену присяге на верность фюреру и Германии, проявившуюся в организации заговора с целью убийства фюрера и совершения государственного переворота, генерал Ольбрихт, полковник фон Квиринхейм, полковник Штауффенберг и этот обер-лейтенант, адъютант Штауффенберга и соучастник всех преступлений, – ткнул корявым полусогнутым пальцем в сторону фон Хефтена, – приговариваются к смертной казни. Никакому пересмотру и обжалованию приговор не подлежит. Я приказываю привести его в исполнение немедленно.
– Вы забыли меня, – растерянно говорит Геппнер, тоже поднимаясь из-за стола.
Его напоминание выглядит настолько трагикомично, что фон дер Хейде рассмеялся:
– Еще одного забыли, господин командующий.
– Фамилии приговоренных я уже назвал, – багровеет Фромм, не желая вдаваться ни в какие объяснения. – О генерале Геппнере речь не шла.
– Ну, если так… – смущенно отступает фон дер Хейде.
– Но вы не волнуйтесь, Геппнер, за вами дело тоже не станет – да, нет?
– На вашем месте я бы все же не торопился с судом и приговором, – едва слышно говорит Геппнер, отлично понимая, что не будет услышан генералом Фроммом даже в том случае, если бы выкрикивал каждое слово. Ибо в эти минуты Фромм прислушивался уже даже не к голосу своей мести, а к голосу страха перед завтрашним днем. Он отлично понимал: чем больше отправит на тот свет своих недавних единомышленников, хорошо знавших о «некоей его приверженности идее заговора», как мягко сформулировал он обвинение в свой адрес, тем легче потом будет отбиваться от следователей гестапо и судей, которых ему в любом случае не миновать. Однако Фромм все же услышал его.
– Оставьте свои советы для гестапо, Геппнер. Там их выслушают с огромным вниманием.
– Обер-лейтенант Брунхайд! Берите этих людей, – указывает Фромм пальцем на каждого из осужденных в отдельности, – выводите и исполняйте приговор.
– Прямо сейчас? – оторопел Брунхайд.
– Вас присоединить к этой группе – да, нет?
– Лейтенант Вольбах, – выходит из ситуации обер-лейтенант, не желая лично присутствовать при казни. – Берите десять солдат и выводите приговоренных.
– Куда? – спокойно, почти безразлично интересуется Вольбах.
– Ну, я не знаю, куда, – ворчит Брунхайд, взглянув на Фромма. – Очевидно, во двор. В конце концов, решите это сами.
– Так во двор или прямо в здании?
– Я сказал: во двор! Совсем обленились!
49
«Теперь по крайней мере наступила ясность, – мелькнула в голове Штауффенберга необъяснимо спокойная мысль, когда их выводили из кабинета. – Все это произойдет здесь же, во дворе… Может быть, так и лучше… Без пыток, допросов, возмущенных газетных статей, с патриотическими воплями оскорбленных в своих верноподданнических чувствах немцев и немок. Вот только Геббельс не простит Фромму самого этого расстрела. Ни Гиммлер, ни Геббельс расстрела этого генералу Фромму не простят…» – нашел он в себе мужество позлорадствовать напоследок.
