Последним уводили генерала Фромма. Проходя мимо Кальтенбруннера и Скорцени, генерал потянулся к ним, хотел пробиться через частокол эсэсовских пилоток и касок или хотя бы что-то сказать, обратить на себя внимание, однако ни тот, ни другой даже не взглянули в его сторону. А ствол автомата в подреберье дал ответы на все вопросы, которые продолжали мучить генерала, и убил все надежды, которые, по иронии судьбы, до сих пор не оставили его.
Он, этот властный, грубый человек, эта громадина с обессиленно обвисшими плечами, этот талантливый полководец, способный показать себя на любом из фронтов, но не по своей воле втянутый в погибельный водоворот путча – покидал здание Верховного главнокомандования, как капитан захваченного пиратами судна.
Его уж подводили к сбегающей в вестибюль лестнице, этому трапу в бесславие, когда неожиданно вновь ожили громкоговорители.
– Немецкие соотечественники и соотечественницы
[28], – послышался усиленный радиопередатчиком, но тем не менее приглушенный, старчески подрагивающий голос фюрера. И процессия как-то сама собой, без команды, остановилась. – Я не знаю, в какой уже раз было организовано и осуществлено покушение на меня. И если я выступаю сегодня перед вами, то это происходит по двум причинам: во-первых, чтобы вы слышали мой голос и знали, что я жив и здоров. И, во-вторых, чтобы вы поподробнее узнали о преступлении, подобного которому не было в истории Германии.
– Это приговор тебе, генерал, – процедил унтерштурмфюрер, улыбаясь прямо в лицо Фромму своей горильей улыбкой. Фромму хотелось в том же тоне процедить: «Извольте обращаться на вы!», но пауза, которой фюрер одарил свой народ, закончилась, и чтение «приговора» продолжилось.
– Совсем ничтожная клика честолюбивых, лишенных стыда и совести и в то же время глупых…
«Что глупых – то глупых», – согласился с ним бывший командующий. – …Офицеров устроила заговор, чтобы устранить меня и вместе со мной одновременно практически уничтожить штаб Верховного командования германского вермахта. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах от меня…
«Значит, полковник Штауффенберг все же не врал, – с апатической тоской признал генерал Фромм, слушая эту речь, – бомба в самом деле была подложена в двух шагах от фюрера. До сих пор он сомневался в этом. Не верил, что этот калека… Какое же мужество нужно было иметь, чтобы решиться пронести бомбу через все посты, мимо личной охраны. Он, Фромм, на такое не способен. Но и какое же адское невезение! Будь Штауффенберг сейчас рядом со мной, я пожал бы его единственную руку».
– …Ею, – неожиданно взвинтил голос Гитлер, – был очень тяжело ранен ряд дорогих мне сотрудников. Один из них умер. Сам я совершенно невредим, если не считать нескольких небольших ссадин, ушибов, ожогов. Я вижу в этом подтверждение возложенной на меня Провидением миссии – продолжить осуществление цели моей жизни, как я это делал до сих пор…
Унтерштурмфюрер неожиданно счел, что для уяснения «приговора» генералу Фромму этого достаточно, и, махнув пистолетом у него перед лицом, прохрипел:
– Вперед. К машине. – Теперь он решал, что генерал-полковнику Фромму позволено слушать, что – нет.
– Круг, – швырял напыщенные слова вслед уходящему генералу бессмертный, хранимый сатаной, фюрер, – который представляют эти узурпаторы, максимально узок. Он не имеет ничего общего с германским вермахтом и, главное, с германской армией… На этот раз мы уже рассчитаемся с ними так, как это в обычае у нас, национал-социалистов…
И никто из слушавших его в ту ночь в штабе Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе не сомневался: рассчитаются. Как это в обычае у них, национал-социалистов.
Генерала Фромма увезли. Речь фюрера завершилась недружным, но троекратным «зиг хайль!» его постоянных слушателей-эсэсовцев. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер еще немного побродил по зданию и отбыл к себе в Главное управление имперской безопасности, заверив Скорцени, что остается на связи и в любую минуту готов прийти на помощь.
Штурмбаннфюрер был «тронут» заботой. Без помощи Кальтенбруннера ему тут не управиться.
Оставшись полновластным хозяином всего штаба Верховного командования, штурмбаннфюрер вошел в кабинет генерала Фромма, величественно уселся за стол, словно вознесся на трон, и тотчас же потребовал к себе троих офицеров из числа фридентальских курсантов. Само кресло командующего обязывало его непосредственно приступать к руководству.
«Чего не хватало командующему, генерал-полковнику, отсиживавшему войну в таком безмятежном кабинете, в глубоком, райском тылу в центре Берлина? Чего ему еще не хватало? Чего, он добивался?» – Скорцени отказывался понимать таких людей. Предавать, по его разумению, мог обиженный, несостоявшийся, перекупленный и соблазненный врагом. Но командующий армией резерва! Очевидно, что-то происходило в этой столице такое, что не поддавалось его пониманию. Что-то здесь «такое» происходило, пока он, очертя голову, носился по миру то похищая Муссолини, то наставляя на путь истинный папу римского и все его апостольское воинство…
– Порезвились, бездельники, и хватит, – добродушно усовестил он своих коммандос. – Пора заняться делом. Все сейфы, все столы вскрыть. Бумаги тщательно осмотреть. Все, хоть в какой-то степени касающееся заговора, сюда, ко мне на стол. Прежде всего нужны фамилии единомышленников и названия подчиненных им частей. «…Я еще вернусь в этот мир. Я еще пройду его от океана до океана».
55
Проснувшись ранним утром в своей квартире в Растенбурге, вице-адмирал Фосс потребовал немедленно связать его с Парижем, с командующим западной группой военно-морских сил. Вчера, во время секретного вечернего совещания у фюрера, когда собрались только наиболее доверенные лица, он, Фосс, предложил тот единственно приемлемый ход, который позволил бы подавить путч в Париже.
Фюрер был поражен тем, что именно во Франции заговор принимал самые зримые и зловещие очертания. Это казалось непостижимым. Он несколько раз требовал, чтобы ему повторно зачитывали сообщение об арестах не только высших руководителей гестапо, полиции и СД, но и вообще массовых арестах эсэсовцев, которые уже вовсю велись во французской столице. И это в нескольких километрах от передовой, от войск англо-американцев!
– Как вы все это можете объяснить? – уставился фюрер на фельдмаршала Кейтеля, придерживая указательным пальцем сильно подергивающееся веко левого глаза.
– Трудно сказать.
– Фельдмаршал Кейтель, – голос фюрера приобретал все более угрожающие интонации, – я все же требую объяснений. Как могло произойти, что самая рьяная активность путчистов проявляется именно в Париже?
Кейтель поднялся, но растерянно молчал. Фоссу странно было видеть всегда такого грозного начальника генштаба в столь жалком состоянии.
