Нет, не всё было сказано. Самого главного так до сих пор и не было сказано – и теперь он, наконец, мог и должен был сказать это. Весь последний год Феофил проверял себя, вслушивался в свое сердце: то, что он собирался сказать Феодоре, должно было быть правдой, чистой от всякой примеси, от всякой недосказанности и софистики, – иначе он не мог произнести этих слов, хотя ему уже не раз хотелось их произнести. И сейчас, наконец, задав сам себе вопрос: «От всей души?» – он без колебаний ответил: «Да!»
А Кассия?.. Иоанн был прав, когда сказал, что благодаря любви к ней Феофил стал таким, каким стал, но теперь императору думалось, что эта любовь и могла принести ему более всего пользы за счет разлуки. И не потому ли Бог призвал Кассию к иной жизни, что она по своему характеру и внутренним устремлениям была приспособлена именно к ней? Феофил хорошо представлял ее в нынешней роли монахини и игуменьи, ученой подвижницы и песнописицы… и хорошо представлял ее в постели – но он почти не мог вообразить ее, например, окруженной детьми, представить, как она играет с ними, вникает в их детские причуды и отвечает на их наивные вопросы. Однажды императору пришла в голову мысль, вызвавшая у него легкую усмешку: Кассию точно так же трудно было представить в роли матери, как и Грамматика – в роли отца семейства, несмотря на то, что она была прекрасной игуменьей, а он – великолепным преподавателем. «Пожалуй, они с Иоанном чем-то похожи, – подумал Феофил. – Не потому ли именно он смог тогда помочь ей прочесть акростих жизни?» Женщина-философ была способна стать прекрасным другом, восхитительной любовницей или тем и другим сразу, но вряд ли годилась для того, чтобы стать хорошей женой и матерью…
Но императору нужна была жена, ее он хотел найти на смотринах – и он ее выбрал. Он долго страдал от того, что женился на женщине, с которой невозможно дружить, и только в последнее время стал понимать, что попросту не умел дружить с ней, не умел увидеть в ней ее, потому что постоянно хотел видеть в ней другую. Удивительно ли, что он не мог с ней дружить? «Вот уж воистину, “горе тем, кто разумны сами перед собой”! – думал он. – Но, слава Богу, всё еще можно исправить!»
Когда император вечером пришел к жене, она сидела среди цветочного буйства в тунике из белого шелка, расшитого серебряным узором; волосы ее были заплетены в две косы – просто, без лент и украшений; пурпурные башмачки на ногах терялись на фоне устилавших пол темно-красных лепестков. Дочери были уже уложены в детской, а Феодора читала книжку. Когда Феофил вошел, она улыбнулась, взяла со столика венок из белых роз, возложила себе на голову и поднялась мужу навстречу.
– Похожа я на какую-нибудь нимфу, как ты думаешь?
– Ты гораздо красивее любой нимфы, моя августейшая! – ответил император, любуясь ею. – Сама Афродита позавидовала бы тебе!
На ее щеках показался легкий румянец.
– Как ты это устроил с розами! – она подошла и положила руки ему на плечи. – Так неожиданно… и так хорошо!
– Захотелось порадовать свою половинку, – улыбнулся он, обнимая ее.
Она посмотрела ему в глаза.
– «Половинку»?.. А ты… – от волнения у нее внезапно перехватило дыхание; она осторожно высвободилась из его объятий, отошла к окну, несколько мгновений смотрела в темневшее небо и снова повернулась к мужу. – Ты и правда веришь в эти платоновские половины?
– Сложный вопрос, – он улыбнулся. – В целом, думаю, эта теория верна, но случаи ее воплощения в жизни могут быть весьма разнообразны.
Феодора опустила глаза.
– Знаешь, я ведь прочла «Пир», даже не один раз.
– Понравился?
– В общем да, и раз от раза всё больше…
Она опять замолкла. Ощущение, что вот-вот должно произойти что-то важное, усилилось до невыносимости. И одновременно с этим стало невыносимым держать в себе то, о чем она уже много раз думала, даже если, высказанное, оно могло «всё испортить» – хотя она сама не понимала толком, что именно оно должно было испортить… Но она больше не могла молчать об этом.
– Только я потом всё думала… Ведь если правда, что каждый по-настоящему любит только свою «половину» и сразу влечется к ней, когда увидит, то, – она подняла глаза, – тогда странно, что я сразу… влюбилась в тебе на смотринах… Получается, я должна была полюбить кого-то другого, – ее голос чуть дрогнул.
– Раньше я тоже думал об этом, – он подошел, встал рядом с нею и посмотрел в окно; в темно-синем небе уже мерцала первая звезда, а под ней сиял лунный серп. – После той истории с Евдокимом, я даже подумал, что он-то и есть твоя «половина»… Он рассказал мне, как ты хотела его соблазнить, и я… У меня тогда мелькнула мысль сказать ему что-то вроде: «Так будь же с ней счастлив»…
Феофил умолк. Он говорил не о том, точнее, о том, но не так… Но у него не получалось иначе, чем именно так – неуклюже и «неизящно»: даже теперь, перед решающими словами, он продолжал мучить Феодору! «Я умудрился принести ей мёд в сосуде из-под уксуса и всё никак не могу снять крышку, чтобы показать содержимое!» – подумал он и вдруг понял: на самом деле он боится того, что может услышать от нее в ответ. Хотя, казалось бы, он знал, всё это время знал, что не может услышать ничего, кроме… Но сейчас ему стало так страшно, словно он был неопытным юношей, который собирается сделать первое признание и боится услышать «нет»!..
Феодора тоже повернулась к окну и посмотрела на звезду.
– Но ты не сказал.
– Не сказал.
– Из благочестия, чтобы не потворствовать греху?
– Нет.
Она глотнула воздуха, пахнувшего розами и морем, и спросила чуть слышно:
– А почему?
Он взял ее руку в свою, тихонько сжал и ответил:
– Потому что я люблю тебя.
Она вздрогнула всем телом, повернулась и взглянула на мужа широко распахнувшимися глазами, губы ее чуть приоткрылись. Несколько мгновений она молча смотрела на Феофила, не в силах ничего произнести, ни даже пошевелиться.
– Повтори, – еле выговорила она.
– Я люблю тебя.
Феодора внезапно ощутила слабость в ногах и прислонилась спиной к косяку окна, но Феофил тут же взял ее на руки, отнес в спальню, уложил на кровать и сел рядом. Венок упал с головы августы у самой кровати, император поднял его и положил рядом на столик.
– Так не бывает, – прошептала Феодора, и губы ее задрожали. – Ты ведь всегда любил ее.
– Да, любил, – Феофил опустился на колени перед ложем и взял руку Феодоры в свою. – Но так бывает. Хотя я сам раньше думал, что нет. Конечно, встреча с ней и всё, что было потом, сильно изменили мою жизнь, меня самого… возможно, продолжают менять до сих пор… И наверное, я для того ее и встретил, ведь по жизни Бог судил нам идти разными путями… Но главное не в этом. Я любил ее, но без нее, как видишь, я смог прожить… А без тебя не смог бы.
Она села на постели.
– Ты… столько лет ждал… чтобы сказать мне это?
