– Да, посидим… где-нибудь в тени.
Он внимательно поглядел на нее.
– Ты точно хорошо себя чувствуешь?
– Да, очень, – она улыбнулась. – С тобой мне всегда хорошо. Идем.
Ожидаемый ребенок стал для императора великим утешением, особенно на фоне военных дел, шедших из рук вон плохо. Посольство, отправленное осенью минувшего года в Венецию, привело лишь к очередному краху: снаряженный Петром Трандонико флот из шести десятков кораблей в начале года отправился к Таренту, где стоял с большим войском арабский военачальник Саба, но был почти полностью истреблен агарянами, после чего победители, решив отомстить Венеции за нападение, двинулись на север к берегам Далмации. На второй день после Пасхи они напали на остров Херсо и сожгли город Оссеро, а на обратном пути захватили немало венецианских кораблей, возвращавшихся после проигранного сражения.
Патрикий Феодосий доложил императору, что венецианское посольство не привело к ожидаемому результату, и получил приказ отправляться в Ингельхейм к Людовику. Посольство было принято королем 17 июня со всевозможной пышностью. Послы изложили просьбу ромейского императора оказать ему помощь, послав войско против арабов в их ливийские владения, чтобы отвлечь внимание Мутасима от восточных границ Империи и раздробить его силы. Людовик обошелся с послами очень любезно и ответил Феофилу длинным письмом, но далее не последовало никаких действий. К тому же Вавуцик неожиданно занемог и умер, и оставшееся без главы посольство вернулось в Константинополь, ничего не добившись.
Послы, отправленные Феофилом в том же году в Испанию, были приняты тамошним правителем Абдаррахманом, однако и тот не мог придти на помощь византийцем, поскольку Испанию раздирали внутренние смуты. Абдаррахман лишь послал императору с одним из своих приближенных дорогие подарки и обещал выступить в морской поход против Мутасима, как только одолеет мятежников, но никто, разумеется, не мог сказать, когда это будет и будет ли вообще. Таким образом, и это посольство окончилось ничем.
Наступила осень, и ее можно было назвать для Империи временем обманутых надежд. Рассчитывать на помощь союзных держав не приходилось, оставалось только укреплять внутреннюю оборону, для чего по приказу императора на восточной границе начали строить цепь дополнительных укреплений, где должны были находиться постоянные войсковые отряды для отражения внезапных набегов арабов.
Иконопочитатели, разумеется, не преминули приписать военные неудачи императора его «злочестию», но, к их разочарованию, в народе не произошло особенных возмущений в связи с поражениями от арабов: если о чем и говорили, то о том, что Феофилу просто не повезло, и, жалея, называли его «несчастным». Сам император, к некоторому удивлению придворных, оставался спокоен. Если раньше окружающие еще могли замечать перепады его настроения, то сейчас он вел себя так, будто ничего не происходит. Никто не знал, что причина такого бесстрастия заключалась в том, что теперь ему было, кому излить свои скорби, и было, от кого получить утешение: вся слабость, какую мог бы выказать василевс, не выходила за двери покоев августы. Об этом догадывался лишь патриарх, хотя и ему Феофил не жаловался на положение дел. Впрочем, император чувствовал, что Иоанн, давно предвидевший, как будут развиваться его отношения с женой, понимает всё без слов…
– Скажи, владыка, – спросил император у патриарха во время очередной исповеди, – ты ведь знаешь о том, что Евфимия поступила в Кассиину обитель?
– Да, давно знаю.
– А что еще ты о ней знаешь? Кассия сказала тебе, почему Евфимия решила идти этим путем?
– Да. Потому что ты слишком сильно впечатлил ее, и ее женихи не смогли переломить это впечатление.
– Так я и подумал!.. Всё-таки я негодяй!
– Даже если б и так, в чем я не уверен, – патриарх чуть улыбнулся, – думаю, что такая перемена жизни в итоге будет для госпожи Евфимии гораздо благотворнее, чем какое бы то ни было, даже самое удачное замужество.
– Хочешь меня успокоить? – усмехнулся Феофил. – Возможно, ты и прав, только… Знаешь, я в последнее время задаюсь вопросом… За что они меня так любили – все трое?! Что я сделал им хорошего? Одну едва не совратил, вторую развратил и обеим доставил бездну искушений и скорбей… «Платонизм»? Конечно, он прекрасен, но если бы Кассия обошлась без него, ее монашество, думаю, не потерпело бы особенного ущерба… Вероятно, ее жизнь сложилась бы иначе, но монахиней она бы стала в любом случае и спасалась бы… как-нибудь. Монашество – всегда монашество, в конце концов! – он помолчал. – Я иногда думаю, что убил на этот платонизм слишком много времени… которое мог бы с большей пользой отдать другой женщине. А я ее так долго мучил, едва до самоубийства не довел! – Феофил взглянул на патриарха и грустно улыбнулся. – Нет, Иоанн, я не забыл твой урок философии. Разумеется, все эти рассуждения «если бы, то…» бессмысленны. Я понимаю, что случившееся случилось единственно возможным и, по-видимому, самым полезным образом… Но я не могу простить себе… многого не могу простить, а особенно того, что так долго мучил Феодору!
– Ты сам по себе, государь, действительно доставил этим женщинам немало скорбей, хотя всё же не только их, – по губам Грамматика промелькнула улыбка. – Но здесь главное не то, что дал ты им или они тебе, а сама любовь. Любовь всегда приносит больше пользы, чем ее предмет, конечно, если уметь эту пользу извлечь. А эти три женщины извлечь ее сумели. Что же до уплаченной цены… Да, полученные раны, бывает, ноют до самой смерти и не дают покоя, и это действительно выглядело бы безнадежно, если бы всё кончалось с этой жизнью. Но, к счастью, это не так. Любое представление, даже самое прекрасное и поучительное, когда-нибудь кончается, и мы покидаем этот театр, чтобы вернуться домой.
– Встреча на небесах всё оправдывает? – император посмотрел в глаза патриарху.
– Это не совсем то выражение, – Иоанн несколько мгновений помолчал в задумчивости. – Пожалуй, тут подойдет сравнение с живописью, государь. Любая картина создается путем написания нескольких слоев, каждый из них по-своему важен, но для конечного вида изображения самой важной является последняя ступень – нанесение обводки и пробелка, так называемые «светы». От этого зависит, как будут выглядеть фигуры, лица, вообще вся картина – будет ли она живой или мертвой. Мы, как художники, всю жизнь трудимся каждый над своей картиной, и если бы мы не трудились в меру наших сил, никакой картины не получилось бы, но окончательное произведение создается не нашими усилиями. «Светы» накладывает Источник вечного света – но накладывает на слои, созданные нами. Краски быстро высыхают, и если испортишь что-то в каком-нибудь слое, приходится много трудиться, чтобы записать всё и нарисовать заново. Но важно не то, как много ошибок ты допустил и как долго бился над их исправлением, а то, какой картина получилась в итоге. И я думаю, августейший, что твоя картина получается совсем не плохой.
Сын родился в ночь с 9-го на 10 января. Роды были, против ожидания, долгими и трудными – мальчик оказался крупным, шел тяжело, и Феодора очень мучилась. Император захотел лично присутствовать при родах, всё время сидел у изголовья и держал жену за руку. Когда, наконец, мальчик оказался в руках у врача и заорал на всю Порфировую палату – так, что даже у бывших за дверьми кувикуларий и стражников не осталось сомнений, что родился наследник престола, – Феофил был так же измотан, как Феодора, и походил на выжатый лимон. После родов у императрицы несколько дней была легкая лихорадка, но благополучно прошла. Однако врачи, наблюдавшие за состоянием ребенка и матери, сказали василевсу, что, хотя в целом всё обошлось и осложнений не предвидится, детей императрица, скорее всего, больше иметь не сможет.
