– Вот именно, отче! Но я не думаю, что то, что он сделал, мало в глазах Божиих!
– В глазах Божиих это, конечно, не мало, государыня, но мы, к сожалению, сейчас вынуждены говорить о глазах человеческих…
– Да, к сожалению! – императрица в упор посмотрела на игумена. – Скажи мне, отче, почему вы так любите отправлять людей в ад?
– Что ты имеешь в виду, государыня? – Мефодий немного растерялся.
– То, что когда с вами говоришь о прощении умерших в заблуждении, вы говорите, что молиться за них – «выше ваших сил», что это было бы «слишком дерзновенно»… Но когда вы говорите об их вечной участи, то у вас вполне достает сил и дерзновения уверять, что они мучатся в аду! На каком основании? Только потому, что они неправильно верили? А разве это достаточное основание? Я вот, отче, на днях перечитала то место в Евангелии, где Господь говорит о том, как будет судить мир. Ведь там говорится, что перед Ним соберутся все народы – значит, и верные, и неверные. Но Он ничего, ни слова не говорит им о догматах! Зато Он обещает помиловать тех, которые были милостивы к ближним, кормили и поили бедных, заботились о больных… И вот, я спрошу тебя: многие ли из ваших единоверцев могут похвалиться обилием таких дел, а не просто сидением в ссылках? Зато если ты спросишь у наших граждан о том, кто больше всего оказал им благодеяний, защищал от притеснений чиновников и неправедных судей, от несправедливости, – как ты думаешь, кого они назовут в первую очередь? А кто построил в Городе странноприимницу, которой восхищается все – и здешние, и приезжие? Знаешь ли ты, кстати, на месте чего она была построена? Между прочим, многие из изгнанных оттуда блудниц раскаялись и поступили в монастырь, некоторые – в тот, что создала сестра государя на месте своего дома! А ее муж погиб, пытаясь освободить наших, попавших в плен к арабам, он и государя спас когда-то… Это ли не дела, достойные христиан? И несмотря на всё это, вы дерзаете выносить суд, отправлять человека в преисподнюю, как будто вас на это уполномочил Бог! Я сказала вам, что вы имеете власть разрешать и связывать… Но теперь мне, скорее, хочется спросить: почему вы любите только связывать и так не любите разрешать?! Такова-то ваша христианская любовь, которая «долготерпит и милосердствует»? Так вы исполняете заповеди о любви к врагам и о молитве за творящих вам напасти? А ведь вера доказывается делами!
Императрица говорила вдохновенно, глаза ее сверкали негодованием, и Мефодий невольно опустил взгляд: в сущности, ему нечего было возразить. Конечно, он мог бы начать рассуждать о том, что без правой веры всё-таки «невозможно угодить Богу», но… Внезапно ему вспомнился последний разговор с архиепископом Сардским: «Думаю, мы слишком торопимся видеть смерть грешника, отче! Может, оттого Господь и не дает торжества веры», – сказал тогда Евфимий. И теперь, после рассказа августы об обращении императора, Мефодий, вспоминая собственную беседу с Феофилом, понял, что владыка Евфимий был прав, – и права августа, укоряя их за стремление вынести слишком скорый суд над противниками…
– Твои упреки во многом справедливы, августейшая, – смиренно сказал он и умолк.
Кажется, его ответ, в свою очередь, поразил Феодору: по-видимому, она ждала, что он будет возражать, спорить, оправдываться… Августа удивленно взглянула на игумена, снова села в кресло и спросила как-то устало:
– И что же мы будем делать, отче?
– Полагаю, государыня, нужно вернуться к глазам человеческим и исходить из того, что пока они смотрят на дело не так, как нам хотелось бы. Я должен сказать, что большинство моих единоверцев, если и не придерживаются взглядов отца Симеона, всё же считают, что человек, умерший вне общения с православными, даже если он при этом совершил много добрых и великих дел, не может поминаться как верный и за него можно молиться только келейно, а не общецерковной молитвой.
– Что ж, даже если я расскажу им то, что рассказала тебе сейчас, они не изменят своего мнения?
– Боюсь, августейшая, что… Да не прогневается государыня на мои слова, но я скажу правду: многие из моих собратий считают… что государыня просто придумала историю с покаянием своего августейшего супруга, потому что ей слишком хотелось в это покаяние поверить… А другие полагают, что это всё ничего не значащие слова, потому что и сама государыня продолжает состоять в общении с иконоборцами…
– Вот как! Значит, и мои слова под подозрением, и я сама, и моя вера, а тем не менее, они ждут от меня, что я уважу их просьбу? Занятная у вас логика, отче! Я всегда думала, что к логическим построениям не способна, но теперь вижу, что далеко не я одна к ним не способна, – она усмехнулась.
– Увы, государыня, люди таковы, каковы они есть! Мы не можем их переделать, поэтому приходится думать о том, как побудить их изменить свое мнение.
– И что же ты можешь предложить? – спросила августа с иронией.
«Господи, помоги мне!» – мысленно помолился игумен и ответил:
– У меня есть некоторые соображения на этот счет, государыня. Во-первых, все самые уважаемые подвижники и исповедники не считают возможным оставить священный сан тем, кто попрал свое обещание до смерти стоять за веру, данное еще до изгнания в ссылку святейшего Никифора. Владыка называл этих людей крестопопирателями, поскольку они отреклись от своих подписей и от прежней веры, а значит, не могут иметь и данного им в той вере священства. Во-вторых, разумеется, все те, кто был рукоположен иконоборцами, не являются священниками Божиими, а потому при восстановлении иконопочитания тоже должны быть низложены и заменены православными. Великий отшельник Иоанникий, о котором, думаю, государыне известно, подвижник и прозорливец, уверял меня, грешного, что если иконоборцам будет оставлен священный сан, то они «введут в Церковь не только иудейство, но и язычество», поэтому их следует даже после покаяния принимать в Церковь только как мирян. Такого же мнения держатся почти все православные, страдавшие за веру. Я хорошо понимаю, что подобные действия могут многим показаться чрезмерно суровыми и жестокими, но если бы государыня на них согласилась, это в глазах исповедников стало бы лучшим доказательством того, что она действительно стремится к истинному торжеству православия. А это, в свою очередь, думаю, смягчит их сердца и подвигнет на молитву за почившего государя.
«Иоанн был прав! – подумала августа. – Господи, что же теперь делать?..»
– Значит, вы будете настаивать на избрании нового патриарха? – спросила она.
«Неужели она хотела бы оставить на кафедре этого Ианния?!» – ужаснулся Мефодий, а вслух сказал:
– Боюсь, без этого никак не обойтись, августейшая.
– Боишься? – насмешливо глянула императрица. – А мне говорили, что вы уже давно начали делить между собой кафедру!
– Это не совсем так, августейшая, – сказал игумен, как будто нимало не смутившись. – Но разговоры о будущем патриархе, действительно, идут – именно потому, что наши братия даже и мысли не допускают о том, что кому-то из иконоборцев может быть оставлен сан, ведь еще святейший Никифор не считал это возможным!
