– Ишь, кобенится!.. Что же, твоя кровь-то дороже моей, что ли?..
Но на этот раз и кровопускание не помогло, и царь велел позвать Коллинза, который и вынужден был почтительно рекомендовать его царскому величеству пореже навещать свою молодую супругу.
«Врет, чай, все немец…» – подумал недовольный Алексей Михайлович, но все же стал маленько остерегаться, тем более что и сама великая государыня со своей стороны не очень настаивала на его посещениях. При дворе появился опять молодой князь Сергей Одоевский, раненный на Волге, бледный и страдающей, и Наталья Кирилловна долго плакала этими жаркими, летними ночами в опочивальне своей и уже не раз и не два задавала себе вопрос: стоит ли, в самом деле, великое царство московское того, что обещали ей жгучие глаза молодого князя? И когда теплились звезды в ласковом небе, и кружилась голова от сладкого духа черемухи, и разливался над сонным прудом колдун-соловей, уже туманила молодую душу грешная мысль: а нельзя ли как совместить высокое положение свое в царстве московском с грешными сказками соловья? Ведь, ходит же, говорят, под видом инока в опочивальню Софьи, врага ее, молодой князь В.В. Голицын…
Царю маленько полутчало, но заседаний Боярской думы еще не было, и вообще пока что царь многолюдством тяготился…
Было веселое летнее утро. Из росистого сада упоительно пахло зеленью и солнцем. В сопровождении нескольких ближних бояр царь вышел разгуляться по саду немножко, как-то советовал ему Коллинз. Милославского не было: Кащей Безсмертный, как под сердитую руку звал его царь, в последнее время все хворал и почти не сходил со своей расписной лежанки. Не было и Морозова, которого царь отдалил от себя: незадолго до его свадьбы с Натальей Кирилловной в Грановитую Палату было подброшено письмо на Матвеева. Алексей Михайлович сразу понял, что сделано это для того, чтобы расстроить его брак с Нарышкиной, и что исходит это от Морозова. Когда, еще в молодости, задумал царь жениться на красавице Фиме Всеволожской, Морозову удалось каким-то способом довести невесту цареву в день свадьбы до обморока, обвинить ее в падучей немочи и сослать ее со всей семьей в Тюмень. Но на этот раз проделка сорвалась: царь письмо велел сжечь, Морозов попал в опалу, а Матвееву сказано было наконец боярство. Теперь в саду разгуливался с царем старый Мих. Ал. Ртищев, приехавший бить челом за отпущенную Обтекарским Приказом мазь: старик страдал прострелом. Князь Иван Алексевич Голицын, опираясь на высокий посох, величаво шел за царем в великолепном становом кафтане, и на полном румяном лице его было благоволение ко всей вселенной: «ничего-де, робята, живите, как хотите, а я, думный боярин, князь Иван Лексеич Голицын, никому ни в чем помехи не чиню». Рядом с ним, прихрамывая, шел молодой Одоевский и иногда подымал в жирную спину царя, в его белую шею и затылок в складках взгляд, полный железной ненависти. И была тут не только злоба к счастливому сопернику, но и безграничное презрение высокопородного Рюриковича к этому выскочке, человеку середнему, который игрою рока стал его повелителем. Сверху, из горницы, из-за притворенных ставень за молодым витязем неотрывно следили чьи-то темные глаза… Языков – он был в отпуску из армии по болезни – держался чуточку в сторонке: он был всегда партии Милославских и Морозова и теперь в его сторону определенно потянуло холодком. Может быть, его и совсем отставили бы, если бы не был он нужен при дворе, среди неотесанных москвичей, своей европейской политес.
– А вот и он!.. – добродушно воскликнул Алексей Михайлович, увидав подходившего к нему от дворца Ордына, бледного, постаревшего, точно подстреленного. – А я уж думал, не придешь сегодня. Али неможется?..
– И то неможется, великий государь… – низко поклонившись царю, отвечал Ордын. – Дела есть срочные государские, да и свое одно дельце есть…
Он степенно раскланялся с боярами.
– Ну, так я сяду вот тут на солнышке, погреюсь… – проговорил царь, садясь на скамью на берегу сонного пруда. – А вы идите себе, разгуляйтесь… – ласково сказал он боярам. – Ну, что у тебя там за дела?..
– Первое дело, что в Москву завтра Стеньку привезут, так, может, повелеть что изволишь?..
– Ничего опричь прежнего… – сказал государь. – Сперва допрос с хорошим пристрастием, а там по ходу дела видно будет. Ну, только чтобы везли его во всем парате, чтобы другим повадно не было…
– Слушаю, государь, – поклонился Ордын. – А другое дело это насчет шведских курантов, о которых я тебе докладывал. Вот изволь послушать… – продолжал он, развертывая уже помятые куранты. – «Из Риги пишут нам, что бывший патриарх Никон во главе целого войска идет с Разиным на Москву и царь ищет случая с ним помириться, к чему и патриарх склоняется. А условия следующие: Разина делают царем казанским и астраханским и выдают ему на жалование войску 20 бочек золота, а патриарх Никон возвращается на свое патриаршее место». И озаглавлено, как и прежде: «Московское действо»…
– Это негоже… – покраснел от досады царь. – Ты непременно сам отпиши правителям свойским, что разводить-де такие побаски про шабров не подобает. Вы-де одно про нас придумаете, а мы про вас другое, так что же это будет? Напиши, что все-де в царстве нашем, благодарение Господу, тихо и стройно, чего-де и вам от Господа желаем, а чтобы за ложные куранты виновных наказали бы с жесточью, так-де велит великий государь…
– Слушаю, государь… – сказал Ордын. – Как я уже не раз докладывал твому благородию, надо бы нам при иноземных дворах людей держать поскладнее, чтобы могли они беречь нашу честь государскую. Вот, – вынул он из кармана какую-то грамоту, – и в других местах пишут про нас негораздо. Тут латынью писано, так я тебе переложу. Вот: поп modo perturbavit sed etiam in extremum discrimen abduxit – по-нашему выходить это, что царское-де правительство находится в последней крайности от той смуты и поп modo Moscovia metu percutta, sed etiam tota Europa expectatione futuri eventus ali quamdi u suspensa est…, a пo-нашему, вся-де Европа страхом поражена и не знает, чем все это кончится…
– Четвертованием кончится, пусть не трясутся… – опять покраснев с досады, проговорил царь. – Так всем и напиши и все начисто опровергни: и видом-де не видали, и слыхом-де не слыхали, что вы там про нас на все языки плетете… Негораздо-де так…
– Слушаю, государь. А затем вот опять поступила грамота от Дорошенка чрез Малороссийский Приказ… Почуяла кошка, чье мясо съела. Пишет, что я-де и сам опять под высокую руку государеву приду, да и Стеньку ноговорю. Этот только и ищет, что денег побольше да вотчин…
– Ништо!.. А ты его не отпугивай… – решил царь. – Денег дадим, только бы его от салтана турецкого отшатнуть… Все?
– Нет, великий государь, еще хотел я спросить тебя насчет астраханских дел. Сказывал ли тебе Артамон Сергеич про письмо от посла персидского?
– Сказывал. А что?
– Да уж очень негораздо он об астраханских воеводах наших описывает… – сказал Ордын. – Пишет, что воров принимали-де они с честью, пили и ели с ними денно и нощно. Ну, князь Прозоровский уж Богу ответ даст, царство ему небесное, а на князе С.И. Львове надо будет сыскать настрого. Ежели все так дело государское делать будут, то добра ждать нечего…
