Иногда кто-нибудь из охотников шел мимо поля с берданкой и крошнями – аплечными носилками, плетенными из прутьев и бересты, похожими на венский стул без ножек. Он неизменно приветствовал баб:
– Зароди Бог на всякие души!
На что те кричали хором:
– Дай Бог! И тебе ни пуха, ни пера, ни шерсти клока!
Неждана в легком платке, бесформенной кофте и подобранной спереди юбке, обнажившей плотные сильные икры, без устали ходила к озерцу и обратно с коромыслом через плечо. Бегун провожал ее взглядом, смотрел, как крепко ступает она босыми ногами по неровной земле, взбивая подол коленями, одна рука вдоль коромысла, другая с прямыми пальцами в сторону. Она не держала твердо тяжелое коромысло на плече, а как бы уплывала из-под него, прогибаясь всем телом, так что вода в ведрах стояла неподвижно. Она чувствовала его взгляд и каждый раз, проходя мимо, опускала глаза и смотрела под ноги, с трудом удерживая улыбку. Иногда ее останавливали бабы – напиться и намочить платок.
– Неждана, – наконец окликнул ее Бегун. – Неужто опять меня обнесешь?
Она подошла, по-прежнему не поднимая глаз, поставила ведра:
– Пейте, не жалко… – и быстро, искоса оглянулась на баб.
– Неждана… Кто ж тебя не ждал?
– Знамо, отец с матерью, – пожала она плечами. – Им седьмой десяток уж был, годов двадцать никто не родился, а тут я. Вот и получилась Неждана-Негадана. Крестили Марией, а все одно по-домашнему кличут.
– А сколько тебе лет?
– Шестнадцать весной было.
Выглядела она намного старше – рослая, с высокой грудью, женскими округлыми плечами. Вообще, возраст в Белоозере определялся не по годам, а просто – девка, баба, старуха.
– Красивая ты. От женихов, наверное, отбою нет?
– Что это? – не поняла она. – Я просватана давно.
– Когда ж ты успела?
– Да годов с десяти, – опять пожала она плечами. Как Бегуна удивляли ответы, так она удивлялась вопросам. – У нас все просватаны. Дарья вон за Петра нашего, Грушка, – указала она на тонконогую, тощую девчонку лет двенадцати, – за Луку… Но им не теперь еще, а я после Покрова уже замуж пойду.
– За кого?
– За Еремея.
– Вот как? – сказал Бегун. – Значит, ты Еремея любишь?
– Чудной вы, – снова удивилась она. – Кто ж меня спрашивал? Как родители решили… Он хороший и меня сильно любит. Только… он и раньше не много говорил, а теперь и вовсе смотрит да кивает. Я вроде теперь и за него, и за себя говорю.
– Так я угадал? Он не всегда немой был?
– Какой он немой? Он гонец.
– Гонец?
– Ну да. Кто от нас туда, – махнула она рукой за лес, – ходит, тот обет принимает, молчит до самой смерти. Дабы не осквернять уста свои и уши наши именем Антихриста, – заученной скороговоркой сказала она и перекрестилась.
Бегун отпил воды, плеща на грудь через край, но не отдавал ведро, чтобы удержать ее. Неждана уже несколько раз поглядывала на баб, говорила она с охотой, но тяготилась, что у всех на глазах.
– А против родительской воли нельзя?
– Самокруткой? Нет, – засмеялась она. – Только раз, говорят, было, давно: на праздник, как народ перед храмом собрался – взялись за руки и упали батюшке в ноги. Он благословил, но на выселки велел идти, в лес: сами решили, сами и живите. Когда детей народили, тогда уж и родители простили, обратно взяли.
– А если вдруг влюбишься – что делать будешь? – не отставал Бегун.
– Нет. Нельзя мне, – покачала она головой. – Как просватали – поздно уже.
– Ну а если не просватана – что у вас говорят, когда любят?
– Ничего не говорят. Венок на Купалу бросают, – торопливо сказала она, опять оглянувшись. – Вы ведро-то отдайте, идти мне надо.
Она присела и подцепила ведро на коромысло. Отойдя, прыснула, прикрывая рот ладонью, – напоказ, как бы снимая с себя вину за долгий разговор с чужаком.
В темноте противно запищали мотив «Боже, царя храни» электронные часы на руке. Бегун с трудом разлепил глаза и сел на скамье. Он хоть и ложился с закатом, но никак не мог сам подняться до солнца – сказывалась многолетняя московская привычка к полуночной жизни. У Еремея его будили голоса в избе и грохот поленьев, брошенных к печи, но месяц назад они с Левой перебрались в безоконную, с черной печью сараюшку на задворье, где в морозы отогревали поросят.
От тяжелой работы ныли суставы, каждая косточка, он едва разгибал по утрам одеревеневшую спину. Сев закончился, и тут же на другой день начался сенокос на болотистых лугах, и Бегун, оставив мотыгу, принялся осваивать короткую верткую косу-горбушу.
– Что ж тебе неймется, – пробормотал Рубль. – Ляг доспи. Опоздаешь – не уволят.
– Нельзя, Лева. Лето зиму кормит, – поучительно ответил Бегун.
Он распахнул скрипучую дверь, умылся ледяной водой из бочки, почистил зубы толченым липовым углем с мятой.
Просыпалось Белоозеро, курился дымок над трубами, но на улице было еще безлюдно, только выскакивали на двор в одних рубахах ребятишки – с ведром за водой или по иной нужде.
Бегун увидел, как из поповского дома вышла Неждана, уже одетая для работы, но направилась не к болоту, а в лес. Он обогнул село по задворкам, чтобы не маячить перед окнами, с которых летом снимали промасленную холстину, и крадучись пошел следом.
Неждана легко шагала впереди, что-то негромко напевая про себя, глубоко приминая босыми ногами мох. Тяжелая белая коса раскачивалась за спиной, платок лежал на плечах – в отличие от баб, девки покрывали голову только в храме да под палящим солнцем. Она вышла на просторную поляну, заросшую высокой травой, и встала, глядя в небо, ожидая чего-то. Бегун тоже остановился в десяти шагах сзади, хоронясь за деревом.
Солнце прострелило густую хвою, и поляна вдруг вспыхнула, засветилась холодным голубоватым сиянием – сперва узкая полоса у леса, потом все шире и ярче. Вокруг каждой росинки играли, кружили острые радужные лучи. Неждана ступила в траву, широко провела ладонями по верхушкам, собирая росу и умывая лицо:
– Роса на лицо – краса на лицо… – несколько раз повторила она и вдруг резко обернулась.
Бегун снова отступил за дерево, но она, видно, заметила, потому что так же быстро глянула в сторону села и быстро пошла – но не к Белоозеру, а дальше, – оставляя за собой яркий зеленый след от сбитой ногами росы.
Отойдя немного, чтобы не столкнуться ненароком с бабами, идущими к полю, она принялась обрывать высокую траву, выискивая ее в густых зарослях крапивы. Бегун подошел ближе.
– Что же вы ходите за мной? – беззлобно спросила Неждана, не оглядываясь.
– Зачем росой умываешься? – сказал он. – Красивей уже не бывает.
– А вам-то что? Все одно не про вас, – ответила она без досады и без кокетства, как нечто само собой разумеющееся.
