В начале декабря того же 1602 года во главе казацкого войска, бывшего в Ливонии, стоял уже Иван Куцкович, «старшой всего рыцарства запорожского», называемый иначе Куцкой; при нем, по сообщению летописца, было 4000 человек казаков. Не получая жалованья и продовольствия от польского правительства, казаки по-прежнему крайне нуждались в первых предметах пропитания и потому, возвращаясь из «Инфлянской земли» и проходя по городам и волостям Белоруссии, предавались большим грабежам и опустошениям. Так, они брали «приставство» с Боркулабовской и Шупевской волостей – 50 коп грошей, 500 мер жита – и делали всякие бесчинства; а когда к ним приехал посланец от польского короля и радных панов с увещанием прекратить всякие насилия по селам и городам, то к польскому посланцу, как пишет о том Соловьев, явился какой-то мещанин и принес на руках шестилетнюю полуживую, изнасилованную казаками, девочку
[194]. Но насколько было правдоподобно обвинение казаков в последнем злодеянии, неизвестно, потому что остается неизвестным то, что отвечали на подобное обвинение сами казаки. Сами казаки, однако, находили оправдание своих поступков в крайне стесненном материальном положении своем и во враждебном настроении против них местных жителей. Так, 4 декабря старшой казацкий Иван Куцкович писал письма к великому канцлеру литовскому, Льву Сапеге, и в нем винился перед «милостивым господином» за то, что сделано было казаками на Витебском тракте в имении Сапеги, Островне.
Проезжая по этому тракту, казаки, в числе нескольких десятков конников, заехали в имение канцлера и, вследствие необходимости остановиться здесь на некоторое время, стали просить у управителя имением харчей для себя и для коней: «Хотя и следовало минуть и сохранить имение вашей милости, как лица, которое издавна оказывает свое благоволение запорожскому войску; однако нас принудили так поступить господа витебские мещане, которые, не желая добровольно дать нам в своих домах куска хлеба, обильно облитого нашею кровию, насмерть убили нескольких, отправленных вперед, товарищей наших и обнаружили недоброжелательство ко всему войску нашему. Но все это мы отдаем на суд Господа Бога и Его святой справедливости. Что касается ущерба, причиненного имению вашей милости, нашего милостивого господина, то мы уверены, что ваша милость постараетесь покрыть его вашим высоким прощением, зная, что без этого не может обойтись никто из живущих войной»
[195]. Еще пространнее писал о бедственном положении казаков в Белоруссии тот же Куцкович в конце декабря (20-го числа) коронному гетману Яну Замойскому из самого города Витебска. В этом письме Куцкович заявлял, что недостатки, нужда и потери казаков так велики, что они сами взывают о себе к коронному гетману, и если рассказывать о них человеку, не видавшему положения казаков, то он и веры тому никакой не даст. Прежде всего о сукнах и обещанном жалованье казаки и «знать не знают», и все, что они добыли себе саблей до войны, все это съела Инфлянская земля, – долго будет памятна запорожскому войску инфлянская служба! Во время этой службы казаки дошли до того, что потеряли всякую разницу между собой и какими-нибудь латышами, и если король не пожалует их своей милостью, то они явятся к своему товариществу «в триумфе настоящих оборванцев». Затем, не видя нигде сочувствия к себе, казаки встретили в городах Белоруссии одну лишь вражду и недоброжелательство. Начало этой вражды обнаружилось уже с тех пор, когда запорожское войско оставило Инфлянскую землю и вступило во владение великого литовского канцлера. В это время канцлерские чиновники, собравшись вместе с хлопами, захватили нескольких человек казаков на открытой дороге, шедших позади войска, и одних из них в воде потопили, других без всякого сожаления убили, а когда об этом доведено было до слуха канцлера, то он не обратил на это никакого внимания. Кроме этого было немало и других примеров, когда местное население выказывало вражду к казакам, но особенно это проявили мещане города Витебска. Не желая своим присутствием опустошать целую местность и имея в виду дать отдых своим лошадям, казаки вознамерились с частью своего войска войти в Витебск и для этого послали раньше себя к городу есаула с несколькими десятками конников для переписи домов. Витебские мещане сперва пообещали им вполне свободный вход, но когда передовые казаки вошли в город, то горожане ударили в набат и, бросившись на них со страшным ожесточением, одних потопили в Двине, других убили насмерть, третьих выгнали вон из города, забрав себе их лошадей и имущество. Казаки, искренне сожалея о невинно пролитой крови своих товарищей, но, вместе с тем, избегая еще большого кровопролития, хотели презреть обиду, дали присягу не мстить за убитых товарищей, но просили жителей, чтобы они допустили войско на некоторое время в свои дома для отдыха, так как казаки на то имеют приказ от королевского величества. Но мещане и после этого, ссылаясь на «какия-то вольности свои», не соглашались впустить казаков в свои дома. Тогда казаки обращались к ним с увещательными письмами, прибегали и к посредству шляхтичей, но мещане не сдавались, решив расправиться с казаками войной во что бы то ни стало. Казаки, видя, что они напали на людей, ни Бога не боящихся, ни короля не почитающих, решили отразить насилие насилием и приблизились к городу. Мещане, взяв с собой знамя, сделали вылазку из города и вступили с казаками в бой, но потерпели жестокое поражение, убив лишь несколько сверх десятка человек из казацкого войска. Во свидетельство верности всего рассказанного казаки ссылались на показания витебских шляхтичей и на собственные «протесты». В заключение просили коронного гетмана быть заступником за казаков перед королевской милостью и прислать войску сукна и жалованье, которое заслужено было ими за три четверти года и которого они намерены были ожидать в городе Могилеве
[196]. Но, должно быть, и на этот раз казаки не дождались ни сукон, ни жалованья от короля. По крайней мере, в половине 1603 года Иван Куцкович, не находя возможным успокоить казаков, сдал свое начальство в городе Могилеве Ивану Косому, а сам ушел из Белоруссии. Иван Косой и привел казаков назад. Возвращаясь на Низ, казаки везде причиняли большие убытки городам и селам, брали много лошадей, женщин, девиц и детей. Как пишет Соловьев, на одного казака приходилось от 8–12 лошадей, от 8–4 женщин или девиц и от 3–4 детей, – все они забирались, разумеется, ради выкупа их потом родными
[197].
В то время, когда одна часть казаков находилась в Швеции, другая часть их подвизалась на низовьях Днепра, и, очевидно, с большим успехом для себя, но с великим ущербом для мусульман, о чем можно думать на основании жалоб со стороны крымцев на казаков. Так, в 1601 году главный советник крымского хана, Ахмет-калга, заявлял жалобу польскому послу Лаврину Пясочинскому о чинимых запорожцами нападениях на владения Крыма. Но на жалобу советника польский посол отвечал тем, что низовые казаки не находятся в подданстве польских королей и представляют собой сброд всяких народов и языков, с которыми хан может поступать, как ему угодно. В следующем, 1602 году низовые казаки, в числе двухтысячного конного войска, стояли за Брацлавом над Каменкой и предлагали свои услуги волошскому господарю; но господарь отклонил это предложение, и после этого, 12 мая, низовые казаки, выйдя из Днепра на Черное море на 30 чайках, по 50 или по 60 человек в каждой чайке, напали близ Килеи на турчина Хасан-Агу, плывшего по морю на галере, и побились с ним. После этого боя, 15 мая, казаки подошли к Белограду и остановились у Бугаза, там, «где Днестр впадает в Черное море с Овидовым озером». Здесь они напали на турецкий корабль, плывший из Кафы и везший нескольких человек греков и турок, и взяли его с боем, но турки, бывшие на нем, успели спастись, а грекам казаки даровали жизнь, хотя и ограбили их. Однако вследствие неблагоприятного ветра казаки два дня простояли на месте с большой опасностью от турок. Но и жители города были в опасности от казаков: они, как пишет Кулиш, каждую ночь перебирались из города в замок и всякий раз трепетали за свою жизнь. Наконец, 16 мая, подул благоприятный ветер и казаки, подняв паруса, ушли в Днепр
[198].
