Хлою порадовало, что, когда на землю начали спускаться январские сумерки, миссис Уинтерли и другие дамы предпочли остаться в парадных комнатах, а большая часть джентльменов собралась в бильярдной. В такой день им не полагалось развлекаться игрой, но, похоже, их успокаивала мысль, что Виржиния велела бы оставить весь этот вздор и вести себя как ни в чем не бывало. К тому же большинство из них избегали появляться в гостиной и приглушенными голосами обмениваться сплетнями, в чем не могли отказать себе дамы на склоне траурного дня.
Хлоя подумала, что сейчас самое время поставить в маленькую вазу подснежники, которые кто-то успел собрать еще раньше и которыми она до сих пор не имела возможности заняться. Она поставила их вместе с веточками зимоцвета. Садовники всегда старались, чтобы весенние цветы зацветали как можно раньше, потому что они очень радовали Виржинию, напоминая о том, что зима не будет длиться вечно.
Рано или поздно Хлоя должна будет перестать вести себя так, словно Виржиния вот-вот выйдет из соседней комнаты и, встретив одного из садовников с цветами в руках, радостно воскликнет, увидев эту простую роскошь. А потом спросит про старую мать садовника или про то, не пришло ли его жене время родить. Хлоя подумала, что будет жаль менять порядок, установленный Виржинией, и делать потерю еще тяжелее. Поэтому когда в дверях появился безмолвный убитый горем садовник с последним подношением своей хозяйке, она просто кивнула ему в знак благодарности и сказала, что цветы хороши, словно проблеск надежды в середине зимы.
– О боже! Я не заметила вас, милорд. Но, ради бога, почему вы сидите здесь в темноте? – воскликнула она, когда Люк вдруг поднялся из кресла у окна, где часто с книгой сидела Виржиния.
– Наверное, потому, что мне нравится сидеть в темноте, – с кривой усмешкой ответил он, но Хлоя уловила в его голосе страшную усталость и почему-то не смогла заставить себя уйти.
– Сомневаюсь, – сказала она, когда ее глаза привыкли к полумраку, а инстинкт стал подсказывать, что надо поставить вазу и удалиться.
– Вы правы, – хмуро согласился Люк. Он отвернулся в сторону, и Хлоя подумала, что ему не хотелось, чтобы она заметила мелькнувшие в его глазах слезы.
– Я весьма польщена. Желаю вам хорошо провести вечер, милорд.
– Нет, останьтесь, – попросил он. Его голос прозвучал так грубо, словно у него не было сил смягчать его, придавая ему благородную сдержанность.
– Вы знаете, что я не могу, – прошептала Хлоя, опускаясь в кресло, стоявшее рядом с ним, и складывая руки, чтобы не дать им потянуться к нему.
– Сегодня не надо этих «не могу».
– Но я должна, – возразила она, крепче сжимая пальцы, чтобы они не могли погладить его по щеке или растрепать строгую прическу, в которую были уложены его непослушные кудри.
– Виржиния не очень-то любила правила и условности, – заметил Люк. И хотя он не сдвинулся с места, его сдавленный голос говорил о том, как сильно он нуждается в человеческом общении.
– Мне кажется, что, еще будучи молодой женщиной, она исполнилась решимости не оказаться у них в плену.
– Она была настоящим сорванцом. По крайней мере, так всегда говорили ее сестры, пока она не пережила их всех, – сказал Люк с такой гордостью и любовью в голосе, что Хлоя почувствовала, как ее сердце тает.
– Так много людей любили ее за это, что начинаешь сомневаться, можно ли прожить такую долгую и хорошую жизнь, если быть правильным и готовым всех критиковать, как ее сестры. Приезжая сюда, они постоянно фыркали и придирались к ней за то, что она держала нас с Верити в своем доме, не говоря уже о том, что сделала меня своей компаньонкой и экономкой.
Хлоя неловко приподнялась в своем кресле, вспомнив, что Люк отнесся к этому проявлению тетушкиной доброты почти так же отрицательно. Но, возможно, он решил, что сегодня не время демонстрировать хорошую память.
– Я думаю, когда они с Виржилом поженились, Виржиния перестала смущать общество скандальными выходками, присущими ей в девичестве, но вместе с тем решила, что найдет массу других способов противиться его предубеждениям.
– Значит, вы считаете, что я – проявление одного из них?
– Возможно, поначалу я так думал. Но потом я увидел, что вы и ваша дочь для нее что-то гораздо большее, чем способ позлить сестер и кое-кого из соседей-лицемеров. Вы были нужны ей не меньше, чем она вам. Виржиния была бы прекрасной матерью и любящей бабушкой для всех внуков, которых дети могли бы подарить ей.
– Вместо этого она стала прекрасным другом и покровителем для меня и многих других, от кого общество воротило нос, предпочитая делать вид, что их не существует.
– Вы стали для нее не объектом благотворительности, а дорогим другом, если позволите мне эту откровенность, несмотря на то что завтра мы снова станем изображать врагов.
– Я понимаю, и мне жаль, – тихо сказала Хлоя.
Люк улыбнулся в ответ на это непроизвольное извинение, и какое-то время они сидели в тишине, как два товарища, которые понимают друг друга слишком хорошо, чтобы нуждаться в словах.
– Виржиния – продукт другой эпохи, – наконец продолжил он со вздохом, – и даже она не была бы так решительно настроена нарушать правила, если бы знала, что это отразится на ее потомках.
– Да, я думаю, что, если бы у нее была дочь, она не стала бы пренебрегать этими правилами. Когда жизнь другого существа так безраздельно зависит от твоей репутации, все начинаешь видеть в ином свете, – со вздохом согласилась Хлоя.
– Хотите сказать, что наши девочки меняют нашу жизнь?
– Да.
– Рано или поздно нам придется поговорить об этом, – предупредил Люк.
– Нет, ваша дочь – это ваша забота, а судьба моей дочери касается только меня. Нам не о чем говорить, милорд.
– Нам придется поговорить обо всем, – произнес Люк так непреклонно, как он умел, когда печаль и усталость давили на него слишком сильно, чтобы он мог терпеть возражения.
– Нет, я сделаю все, чтобы этого не произошло, – прошептала Хлоя себе под нос, однако он услышал ее в этом интимном полумраке. Огонь почти погас, но, когда Люк хотел, он мог читать мысли Хлои как открытую книгу.
– Вы помните тот день, когда впервые увидели меня? – как бы невзначай спросил он.
В одно мгновение январский сумрак исчез, и они снова купались в потоках летнего тепла. Самая позорная из всех ее шляпок болталась у Хлои за спиной, и любопытный взгляд Люка невольно зацепился за незнакомку, шагавшую по дорожке к дому его тетушки.
Она только что вышла из аккуратного домика кормилицы своей дочери, воодушевленная надеждой на то, что Верити наконец достаточно подросла, чтобы через неделю ее можно было забрать в дом. В тот роковой день мир казался ей светлым и счастливым. А потом она посмотрела вверх и встретила пару мужских глаз изумительного серого цвета, и к надежде, наполнявшей Хлою после долгой зимы, прибавилось чувство трепетной радости.
