– А почему ее мать спокойно смотрела, как вы забираете ее ребенка? – спросил он с такой деликатностью, что правда сорвалась с губ Хлои, прежде чем ее разум успел воспротивиться тому, чтобы позволить Люку узнать о них так много.
– Ее мать была моей сестрой-близнецом, она умерла при родах, – пояснила Хлоя, и это горе такой тяжестью сдавило ей сердце, как будто все произошло вчера.
Люк понял, что она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об этом, по крайней мере до того, как Верити станет достаточно взрослой, чтобы услышать правду. Хлоя думала, что, если этот день когда-нибудь наступит, он принесет девочке только печаль, потому что, даже умирая, Дафна отказалась назвать имя отца своего ребенка.
– Ваша вторая половинка, – сказал Люк, как будто знал, что привязанность близнецов друг к другу гораздо сильнее той, что связывает обычных братьев и сестер.
– Мы были совсем не похожи, – с дрожащей улыбкой ответила Хлоя, вспоминая, как сильно отличались они с Дафной, несмотря на общий день рождения. – Я не могу вам передать, каково было всеобщее потрясение, когда выяснилось, что именно Дафна угрожала опорочить честь семьи, а не другая сестра, которой всегда предрекали плохой конец. Иногда мы ругались и дрались между собой как кошка с собакой, временами она позволяла мне отвечать за наши общие грехи, потому что я казалась для этого более подходящей. Одну из нас вполне могли наказать за двоих.
– И вы делили ответственность за грехи поровну?
– Более или менее, – осторожно призналась она.
– Вы считались паршивой овцой и расплачивались за это, верно? – спросил Люк, как будто знал, что тумаки и проклятия сыпались на Хлою чаще за сестру, чем за нее саму, потому что она нуждалась в одобрении окружающих гораздо меньше, чем ее сестра.
– Что, если и так? Мы были вдвоем и редко удостаивались чужого внимания, наша няня умерла следом за нашей матерью. Дафна старалась мне помочь, принося еду и книги, когда мне запрещалось их давать, или придумывала какое-нибудь новое развлечение, чтобы повеселиться после моего очередного наказания. Я не была святой, мы обе были безрассудны и непослушны. Думаю, тетушки имели право говорить, что мы для них тяжкое бремя. Наши братья были гораздо старше. Они винили нас в смерти матушки, хотя мама умерла, когда нам исполнилось пять, и это все равно что винить Верити во всех грехах, совершенных Дафной. И не смотрите на меня так, я была не настолько наивна, чтобы не знать, что у нее был любовник, но я никогда не ловила ее на месте преступления, не видела любовных писем, не слышала тайных признаний, что позволило бы мне узнать, кто он.
Поняв, что рассказала слишком много, Хлоя заставила себя вернуться в настоящее и бросила на Люка возмущенный взгляд за то, что он вернул ее в прошлое, о котором ей до сих пор тяжело было вспоминать.
– А ваш отец? – спокойно спросил Люк, как будто они вели светскую беседу, а не разговор о том, как, даже не начавшись, закончилась ее юность. – Что он? – снова спросил Люк, задумавшись о том, как могла сложиться жизнь Хлои и Дафны, если бы отец дал им хотя бы половину той любви, с какой Люк относился к своей дочери. – Где он был?
– Его не было. Он всегда заявлял, что не может нас видеть, потому что мы слишком болезненно напоминаем ему о нашей матери, но позже я узнала, что ее тело еще не успело остыть, как он поселил в своем городском доме любовницу. Так или иначе, но он проводил все время в Лондоне, Брайтоне или в своем главном поместье в Нортамптоншире, куда нам приезжать не разрешалось. Многие годы мы видели отца очень редко до тех пор, пока не доставили ему такую неприятность, на которую даже он не мог не обратить внимания.
– И что он сделал, когда вспомнил о том, что у него есть дочери, которых он бросил на произвол судьбы?
– Он вернулся назад. – Хлоя невольно вздрогнула. Обхватила себя еще крепче, вспоминая страшный день его возвращения.
Люк усмехнулся:
– Полагаю, ему пришлось это сделать, раз ваша сестра носила ребенка.
Хлоя повернулась к Люку, взбешенная его настойчивостью. Однако еще до того, как гневные слова сорвались с ее губ, он смутил ее, сняв нагретый его горячим телом сюртук и обернув им ее плечи.
– Вы замерзнете, – попробовала возразить она и, утопая в тепле и соблазнительной мягкости шелковой подкладки, с наслаждением вдохнула неповторимый запах чистого мужского тела, лимонной воды и сандалового дерева.
– Не забывайте, я крепкий северянин, – сказал он с кривой усмешкой.
Как она могла не хотеть его, когда Люк стоял перед ней, такой мужественный и притворно циничный, заставляя ее сердце биться от страсти к нему? Теперь, когда он остался в жилетке без рукавов, невозможно было не заметить ширину его плеч и силу стройного зрелого тела. Хлоя представила его двадцатилетним молодым мужем глупой маленькой дебютантки, которой не хватило ума понять, за какого красивого мужчину она вышла, и невольно задумалась, что было бы, если бы они встретились и поженились, когда сама она была юной, импульсивной и глупой.
Невозможно, Хлоя, он почти на девять лет старше тебя и стал отцом и овдовел, когда ты еще сидела на школьной скамье, одернула она себя. И все же ей никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, что, если бы он дождался, пока она вырастет, сейчас все могло быть по-другому. В свои двадцать шесть и ее семнадцать его твердость могла бы стать надежной опорой, когда одиночество и жажда любви Дафны разрушили жизнь сестер-близнецов Тиссели. Несбыточная мечта. Хлоя отмахнулась от этой фантазии о любви и браке с Люком и попробовала посмотреть на нее глазами других людей. Она снова вздрогнула, представив себе усмешки и издевки, с которыми ей пришлось бы столкнуться, если бы их застали в этой комнате.
– Подойдите ближе к огню, – мягко сказал Люк, заметив, что Хлоя по-прежнему дрожит как осиновый лист.
Он не мог знать, что она дрожала от страсти к нему и не могла найти чем занять руки, тянувшиеся к нему. В своей девственно чистой белой рубашке и простой элегантной жилетке из черного шелка, так явно подчеркивавшей его узкую талию, в мягком свете огня, который он разжег для нее, Люк Уинтерли был живым воплощением соблазна.
Как же ей хотелось обхватить его руками и стоять, прижавшись к нему, пока не пройдут боль и печаль. Хлоя сказала себе, что это нежное выражение его лица всего лишь сочувствие, которое он испытывал бы к любой другой девушке, оказавшейся такой одинокой. У него была юная дочь, и он понимал, какие обязательства Хлоя взяла на себя, когда ей пришлось выбирать между своей прежней жизнью и жизнью Верити.
Почти наверняка Люк решил бы спасти Дафну, если бы встретил их в тот роковой час. Внезапно Хлоя ощутила приступ ревности, когда она подумала, в какое восхищение его привела бы ангельская красота ее светловолосой улыбчивой сестры.
Хлоя почувствовала стыд за то, что Люк Уинтерли стал значить для нее больше, чем когда-то значила сестра. До тех пор, пока она впервые не взглянула в глаза Верити и, вопреки фактам, не стала матерью, этот человек мог сделаться для нее более важным, чем любой другой для девушки с такой непростой наследственностью.
