— Зачем же так, Иван Степаныч.
— А ты как думал? — Тесть посмотрел на кухонную дверь. — Ты как думал? Взрослый мужик, за пятьдесят, и ни семьи, ни детей, ни работы… Ты вообще зачем жил, ты чего добивался? Вот этого?
— Я ничего не добивался, — сказал Лузгин. — Я вам не молоток.
— Язык-то придержи и не кривляйся. Мне ведь глубоко плевать…
— Да знаю…
— Нет, не знаешь! — Что-то дрогнуло в голосе тестя. — Не знаешь, каково отцу тридцать лет, тридцать лет подряд видеть, как дочь его мучается!..
— Ничего вы не видели. — Лузгин достал сигареты и закурил. — Чего вы вообще про нас знаете? Вы к нам ни разу в гости не пришли. А ведь в Тюмень вы прилетали часто, я это знаю, вы человек заметный, Иван Степанович. Так что оставим эту тему. Пожалуйста.
— Да наплевать мне!
— Вот и хорошо. У вас пепельница есть?
— Нет.
Лузгин подошел к раковине, пустил воду, сунул под струю на четверть выкуренную сигарету и бросил ее в мусорное ведро в шкафчике под раковиной. Дверца стукнула, Лузгина замутило.
— Больше здесь не кури.
— Извините.
— Сахару побольше положи. Это помогает.
— Спасибо.
— Что ты за человек, Володя…
— Какой уж есть…
— Вот именно…
Держись, сказал себе Лузгин. Что мог знать этот холодный старик о его жизни с Тамарой — только плач по телефону, и то в жилетку маме, отец был вечно занят. Тамара никогда не звонила родителям, чтобы сообщить о хорошем — такой уж у нее характер, или сглазить боялась, суеверной была до нелепости. Лузгин, напротив, был хвастун — нет, не хвастун, просто любил делиться радостью с другими, а радости все-таки случались, и не так уж редко, и не только постель или большие покупки. Рыбалка на Туре, жена пугалась червяков и рыб; поездка на автобусе в Курган к лузгинским родственникам, голова жены на его онемевшем плече; первый вечер на новой квартире, гулкой и пустой, еще без лампочек, при свечке и бутылке «Рислинга»; дни рождения друзей; Лузгин за письменным столом, жена поет на кухне — не в ноты и мешает, отвлекая; грибы на буграх и Тамарина фигура против солнца; привычка морщить нос — любая радость делала лицо жены щемяще некрасивым, и вечное смешное «Не смотри…»; и собака, что под старость наловчилась прилично храпеть — «Ну совсем как ты, Володя, только тише…». И в том, что кончилось, никто не виноват, а просто сели батарейки.
— Ты слушаешь? — спросил старик.
— Конечно…
Старик рассказывал ему про юбилей. Летом будущего года исполнялось пол-века, как в здешнем районе открыли нефть. Лузгин немножко знал эту историю: самоуправство молодых, гнев начальства, приказ о снятии, фонтан с дебитом в сотни тонн, звезды Героев соцтруда — обычный ход событий тех давних лет на нефтяном Клондайке. А нынче старика избрали председателем оргкомитета: он не хотел, друзья заставили. В плане юбилейных мероприятий не последним пунктом был обозначен выпуск книги — большой, с картинками, в красивом переплете.
— Берешься? — предложил старик. — Могу устроить.
— Что, нет желающих?
— Борзописцев тут хватает, дело хлебное. У меня в кабинете целая полка заставлена.
— Тогда зачем еще?
— Положено. «Лукойл» раньше нас отпраздновал — альбомом убить можно. Ну, вот и мы, чтоб, значит, все как у людей. Ты книжки писал раньше?
— Не писал.
— Ничего, настрижешь понемногу оттуда-отсюда, лирики добавишь, освежишь…
— С чужих тарелок я не доедаю, — сказал Лузгин.
— Берешься, значит. — Тесть встал из-за стола, поводил плечами, на миг зажмурившись от боли. — И прошу тебя, не пей… Неужели так трудно?
— Не знаю, не пробовал.
Старик остановился у двери.
— В моих глазах ты полное дерьмо. — Тесть едва сдерживался. — Но ты муж моей дочери. И купи себе новую шапку. Ты понял?
— Так деньги кончились! — с улыбкой сообщил Лузгин.
— Я дам, — сказал старик и вышел.
— Иван Степанович!
Дверь приоткрылась снова, тесть смотрел на Лузгина в сердитом недоумении: мол, что еще?
— Почему у вас кабинет рядом с входной дверью? Это несолидно.
— Это удобно, — произнес старик. — Спокойной ночи.
— Да уж.
Наверное, совсем не обязательно быть такой сволочью, думал Лузгин, ворочаясь на диване. Даже если помнить палку-вышибалку. В конце концов, Плеткин сделал предложение, о каком ты и не мечтал. Книга про историю компании! Прекрасная возможность встречаться с людьми, ворошить прошлое и вообще совать всюду свой нос, постепенно приближаясь к Агамалову. Впрочем, почему же постепенно? Так, стоп, отличная идея: взять интервью у президента и запустить его сквозным мотивом, перемежая вставками: рассказы ветеранов, цитаты из газет, подлинные документы, лирические отступления… Вот черт, а ведь прав был старик, ничего нового тут не придумаешь. Ну и где же полка? Лузгин поднялся, включил свет. Старик неплохо отоварился в былые времена: длинные составы собраний разных сочинений, китайская стена Библиотеки всемирной литературы — предел мечтаний и напрасной суеты молодого журналиста Лузгина. А вот и полочка напротив стариковского рабочего стола: чтоб, так сказать, вся жизнь перед глазами. Лузгин прошелся пальцами по гладким корешкам, считывая неизбежное: «подвиг», «летопись», «первопроходцы», «открытие века», «жизнь», «нефть», «нефть» и снова «нефть»; а вот и нечто свеженькое, «Вглубьсмотрящие», именно так, одним словом, умеют же люди, автор — Александр Разумное, и этот кусанул от пирога… Лузгин вытащил книгу из ряда, открыл наугад. «А между тем, для достижения рубежа по добыче нефти надо было даже не соблюдать нормативные сроки строительства объектов, а сокращать их в 2–2,5 раза. Наибольшие трудности того периода связаны с организацией материально-технического обеспечения. Ресурсы, вроде бы, выделялись в необходимых количествах, но низкая пропускная способность речных коммуникаций, недостаток средств водного транспорта в бассейнах Оби и Иртыша…». Да, брат, суровая литература. «Достижение рубежей!» А что? Вот и название готово, отлично впишется на полку. Лузгин полистал «Вглубьсмотрящих»: хорошая бумага, плохие фотографии, местечковый дизайн… Но ведь ежели такое издают, значит, это кому-то нужно? Ну, чтобы все как у людей…
— Хитро придумано, — сказал ему старик за завтраком, когда Лузгин поделился столбовой идеей книги. — Я смотрю, ты понимаешь, как и чем понравиться начальству. Вот только Агамалов на это не пойдет.
— Почему же?
— Он человек закрытый. И не тщеславный… в смысле всего этого. Ему не нужно.
— Нужно, — сказал Лузгин. — Это всем нужно. Даже вам. Я видел книгу — там про вас целая глава. Кто такой Пацаев? Местный журналист?
— Руководитель пресс-службы компании.
