– Попробуй, дотронься!
– А толку?
– Тогда поверь на слово.
– Вот уж чего делать не собираюсь.
– Иногда я думаю, чего в наших отношениях больше – любви или ненависти?
– Влечения.
– И все?
– Пока – все. И у меня нет желания превращать это во что-то большее. Мы оба получаем то, чего хотим. При чем тут любовь? При чем тут ненависть? Мы встречаемся, когда хотим, общаемся, когда хотим, занимаемся любовью, когда хотим. А не хотим – ничего этого не делаем. Все прекрасно, господин Хранитель! Зачем нам усложнять? Дети, семьи, родственники, проблемы. Потом – недовольства, ссоры и прочие радости.
– Знаешь, Вика, я думал, что все и так сложно.
– Ага, сейчас ты скажешь, что у тебя такое в первый раз! Сергеев, я очень удобная! Мне не надо врать. Меня не интересует, спишь ты с кем-то, кроме меня. Меня не интересует, какой у тебя бизнес. Меня не интересует, откуда ты. Если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни, честное слово, я не буду интересоваться, куда ты пропал. Видишь, как все просто?
Сергеев посмотрел на нее с неподдельным удивлением.
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты все-таки стерва?
Вика расхохоталась и, ухватив Михаила под руку, прижалась к его плечу, сверкнув из-под ресниц своими медовыми глазами.
– Да, я стерва, дорогой, – произнесла она вкрадчиво, – еще и какая! Но я очень удобная стерва! Без претензий на твою свободу и личность. И очень мало прошу взамен. Догадался, чего прошу?
– Чтобы я не претендовал на твою свободу и личность?
– Угадал, умничка! Я не очень многого прошу?
Сергеев покачал головой.
– И еще – я не хочу, чтобы Маришка мне задавала вопросы потом. Поэтому я не хотела вас знакомить. И сейчас не хочу, чтобы вы общались. Ты, наверное, хороший, но ребенок не должен пострадать, если вдруг я ошибусь.
– И это только потому, что в свое время ты один раз ошиблась? – спросил он.
Она молча подняла два пальца, словно сделала жест victory, и сказала:
– Два! Это уже слишком много.
Она посмотрела на дочь, рассматривавшую коллекцию фарфоровых статуэток вековой давности с серьезностью и вниманием взрослого человека, потом подняла глаза на Сергеева.
– Я даю ей все, что могу. Думаю, что больше, чем могла бы дать, останься я в свое время с ее отцом. И не хочу, чтобы в один прекрасный день она ощутила чувство потери только потому, что у меня и у тебя все кончилось.
– Ты хочешь, чтобы между нами всегда была стена?
Вика пожала плечами, словно поежилась.
– Что ты хочешь от меня?
– Я? – удивился Сергеев. – Вика, я хочу, чтобы ты не считала меня чужаком.
– Значит, надо придумать определение. Временно родной. Устраивает?
– Ты хочешь, чтобы я разозлился, повернулся и ушел?
– А ты разозлишься, повернешься и уйдешь?
– Нет, – сказал Михаил, – но ты, кажется, ведешь к этому.
– Перестань, – сказала Плотникова устало. – Хороший день, давай не будем его портить. Я такая, какая есть. Могу нравиться, могу не нравиться. Другой я уже не буду. Смотри, – она снова взяла его под руку, – светит солнышко. Мы гуляем. Маринке хорошо. Нам хорошо. Что нам будущее? Что будет, то будет! Есть сегодня. Может быть – будет завтра. Я не себя защищаю – ее. Это ты можешь понять?
– От меня? – спросил Михаил мягко.
– От всех, – сказала Вика. – Вы приходите и уходите. Я остаюсь. Мы остаемся, – поправилась она.
– И ты не хочешь ничего менять?
Она покачала головой.
– Пусть все идет, как идет, Сергеев. Пока нам хорошо вместе – все останется, как есть. Может быть, я даже люблю тебя. Пока не знаю. Я уже говорила тебе – ты мне интересен. Но говорить, что так будет всегда, я не буду, потому что это не так. Я – кошка, которая гуляет сама по себе. Могу пообещать тебе одно – если я тебя разлюблю, ты узнаешь об этом первым.
– За это – спасибо, – сказал Сергеев.
– Да не за что, – Плотникова внимательно посмотрела на него и улыбнулась чуть натянуто.
– И все-таки ответь, – спросил он, заранее догадываясь, каким будет ответ, – ты действительно не хочешь ничего менять?
– Там видно будет, – сказала Вика. – Жизнь – она длинная.
Глава 4
Внутри лагеря было тихо. Большинство обитателей все еще спало. Бодрствовала охрана внешняя и внутренняя, дежурные по лагерю суетились у походной кухни, готовя завтрак. Походные кухни были результатом того самого памятного Сергееву рейда на армейские склады, и он удовлетворенно улыбнулся. И палатки у Еврейской армии были хоть куда: почти новые, маскировочных расцветок, с тамбурами, клапанами и противомоскитными сетками на молниях.
Их сопровождающий, Мартын, провел их через часовых, смотревших на пришельцев с подозрительностью, только один из них, узнавший Михаила в лицо, приветливо кивнул и улыбнулся. При взгляде на бойцов охранения вспоминались старые фильмы про мормонов. Те же глухие черные костюмы, правда, не сюртучные пары, а комбинезоны спецназа, те же широкополые черные шляпы – только пейсы и короткоствольные автоматы нарушали общую картину.
У двоих из часовых Сергеев увидел в руках «галилы» и даже опешил слегка. Неужели Бондарев добился поставок оружия с исторической родины? Хотя какая это для него историческая родина? Воронеж с Курском – для него историческая родина. Не Мелитополь даже, если, конечно, по физиономии судить. Израильские автоматы, новенькие, в руках военизированного отряда посреди Зоны совместного влияния. С ума сойти можно! Кафка и Ионеско – отдыхают. Но Равви-то каков, жучара!
Сергеев замер перед входом в большую палатку – настоящий шатер, а не палатка, на откидном клапане которого, через трафарет, аккуратно, была изображена белой краской Звезда Давида.
Просто и со вкусом. Никакого тебе шитья, никакого злата и пошлой роскоши. Равви с выбором не ошибся. Он всегда был точен в расчетах – религия изгоев и прагматиков подходила для его целей больше всего. Да и цели были просты и прозрачны – выжить и доминировать.
Христианство Равви отверг по причине того, что те, кого уничтожила катастрофа, в абсолютной своей массе были христианами. И в свой последний миг они молили Иисуса о спасении, но тщетно. Аргументы Сергеева о том, что в этот самый момент о спасении с тем же результатом молили своих богов и евреи, и мусульмане, Равви отвергал как несущественные. Десятки тысяч против миллионов – процент, который можно не учитывать при выборе пути к спасению. Особого выбора не было – из основных мировых религий Бондарев решил стать апологетом одной из самых древних – иудаизма. Тем более что к мусульманам после Афганистана Равви испытывал сложные чувства.
