И сообразительный Рене живо отыскал среди бутылок шампанского ту, что получше, достал из стенного шкафа два бокала, протер их.
— Как видите, мы ютимся в такой тесноте…
И господин Додевен, чья физиономия приобрела красивый, ровный беломраморный цвет, сбегал на минуточку в зал, притащил оттуда два стула, обитых алым бархатом.
— Садитесь же! Вы из Ниццы, из отряда специального назначения? Нет? Мне кажется, что мы с вами никогда раньше не встречались…
Дезире не смотрел на них. С профессиональной добросовестностью наблюдал за залом, где все служащие нетерпеливо ожидали, когда уберутся последние клиенты, которые норовили задержаться, тем самым мешая двум десяткам человек пойти спать.
Жюли, не имея возможности увидеть лицо Дезире, издали посылала ему знаки, полные беспокойства: «В чем там дело? Что-нибудь серьезное?»
Он ничего не мог ей ответить. Да это было и неважно. У Жюли возникла потребность время от времени перебрасываться с ним словом или хотя бы досадливо сморщить носик, если ей, к примеру, слишком досаждал плохой танцор или смешил навязавшийся в партнеры дурак.
Услышав, что собеседники, переговариваясь вполголоса, упомянули Императрицу, он навострил уши.
— Неужели? Выходит, она умерла? — пробормотал бывший нотариус, придав своему голосу подобающее случаю унылое звучание. — Такая необыкновенная женщина… И вы говорите, умерла, как только вышла отсюда? Ужас, конечно, настоящий удар судьбы, но я не вижу, с какой стороны это может…
Еще вчера Императрица была здесь, в пяти метрах, если не ближе, от Дезире, который, оставаясь невидимым, мог разглядывать ее, сколько вздумается.
Кто дал ей это прозвище? Теперь уже трудно сказать. По всей видимости, оно давно закрепилось за ней на Ривьере. Около десяти дней назад посыльный Флип примчался и так же, как только что, когда спешил предупредить о визите полицейского, кинулся к Рене:
— Шик! Там Императрица, вот!
Дезире видел, как она вплыла в зал, огромная, тучная, желтая от избытка жира, в меховом манто, распахнутом на мощном бюсте, который весь как бы струился, переливаясь драгоценными камнями. Ее глаза смотрели из-под припухших век так равнодушно, что казались мертвыми.
Она запыхалась, поднимаясь по лестнице, ведь «Монико» расположен на втором этаже. Войдя, остановилась, как настоящая королева, ждущая, чтобы ее персоной занялись сообразно протоколу. Рене бросился навстречу, изнемогая от улыбок, ежесекундно отвешивая поклоны, предложил один стол, потом другой, наконец подвел ее к дивану, между тем как подруга Императрицы шла следом скромно, как подобает компаньонке, неся на руках собачку породы пекинес.
Дезире в тот вечер и глазом не моргнул, сидел тихо. Разве что улыбался чуть печальнее обычного.
В спутнице Императрицы он узнал Терезу, свою первую жену, которую не видел восемнадцать лет. Как бы она ни переменилась, он узнал ее. Никакой ненависти он к ней ни испытывал, ни малейшего ожесточения, но на его плечи помимо прежнего, и так уже гнетущего бремени легла лишняя тяжесть, стряхнуть которую он даже не пытался.
Терезе теперь, видимо, перевалило за сорок, но совсем недавно, когда он на ней женился, ей было восемнадцать. Она выглядела старше своих лет. Лицо казалось застывшим. Кожа по-прежнему розовела, но была, видимо, покрыта толстым слоем пудры и румян, они-то, наверное, и придавали чертам такую ошеломляющую неподвижность.
Тем не менее, когда она улыбалась, а это несколько раз с ней случилось, улыбка была почти прежняя, узнаваемая: робкая, пленительно детская, наивная, та самая улыбка, что годами вводила господина Монда в заблуждение, мешая разглядеть истинное лицо своей жены.
Держалась она скромно, чуть склонив голову, умышленно стушевавшись, и ее голосок был безукоризненно нежен:
— Как тебе угодно…
Или еще:
— Ты же знаешь, я люблю все, что нравится тебе…
У нее вызывал содрогание любой резкий жест, казалось, она так деликатна, что готова надломиться от малейшей грубости, а между тем в ее секретере хранилась коллекция похабных фотографий — тех, что на бульварах суют иностранцам подозрительные типы; она своей рукой приписывала к ним комментарии, тщательно перерисовывала их карандашиком, преувеличивая на этих копиях размеры половых органов; и она же — в этом ее супруг, не пожелавший раскапывать все до конца, почти уверился впоследствии, — липла к их тогдашнему шоферу, навещала последнего в его мансарде, зато и он, когда возил мадам по городу, тормозил по ее приказу у сомнительных меблирашек и обо всем помалкивал.
А она, возвращаясь после этого домой, склонялась над кроватками их детей, сияя невинной улыбкой!
Ее веки поблекли, но и в этом было свое очарование — они напоминали те цветочные лепестки, что, сморщившись до последнего предела, истончаются и обретают в конце концов небесную прозрачность.
Инспектор между тем пригубил поднесенное ему шампанское, взял гаванскую сигару, которую Дезире не преминул тотчас внести в список трат, ведь в том и состояли его обязанности, причем их реестр следовало представлять на подпись главному патрону лично.
Как объяснил полицейский, обе дамы жили в отеле «Плаза», в великолепном номере, окна которого выходят прямо на Набережную. Невозможно даже вообразить грязь и беспорядок, которые они там развели. Персоналу гостиницы они запретили туда входить. У них был слуга — чех, словак или кто-то в этом роде. Он забирал поднос с едой, который для них оставляли под дверью, и сам подавал — чаще всего не на стол, а в постель, где они нередко лежали часов по тридцать подряд.
— Когда мы с напарником туда вошли, — закончил он, — во всех углах валялись дырявые чулки, грязное нижнее белье вперемешку с драгоценностями и мехами, деньги были раскиданы по креслам, стульям, диванам…
— От чего она скончалась? — поинтересовался господин Додевен.
И тут же знаком велел Рене удалиться, поскольку тот все еще переминался у них за спиной. Инспектор же вынул из кармана металлический футляр, извлек оттуда разобранный шприц и, не отрывая глаз от лица собеседника, показал ему это.
Бывший нотариус и глазом не моргнул.
— Нет, это — никогда, — просто сказал он, качнув головой.
— Вот как!
— Могу поклясться головой моей дочери, что морфия сюда никто не приносил и никто не выносил его отсюда. Вы знаете наше дело не хуже, чем я. Не стану утверждать, что я всегда неукоснительно придерживаюсь всех правил, ибо это невозможно. Но ваши коллеги, которые частенько заглядывают ко мне повидаться, почитай что по-дружески, подтвердят вам, что я законопослушен. И за своим персоналом присматриваю тщательно. У меня есть для этого специальный служащий, — тут он указал на Дезире, — отдельный человек, следящий, чтобы в зале все шло как надо… Вот и скажите мне, господин Дезире, вы когда-нибудь видели морфий в этом доме?
— Нет, мсье.
