Каким-то чудом, повторил он про себя, постукивая пальцами по столу. Если не Кумико вытащила его на ту заиндевелую траву, то как он там оказался? Только чудом, больше никак.
Он все еще видел сны, хотя уже совсем другие, о том, что происходило на табличке Аманды. То были сны о мирно спящей горе и созвездии в форме летящей птицы. В этих снах он не мог коснуться ее, не мог говорить с ней, он мог лишь наблюдать за ней, вечной и недосягаемой. Это были сны о конце их истории.
Однако сны эти вовсе не были несчастливыми. В них конечно же было и горе, отчего он часто просыпался в слезах, но был и такой покой, словно битва, которой суждено длиться вечно, вдруг завершилась. Умиротворение. Освобождение – если не самого Джорджа, то хотя бы Кумико. С каждым днем после смерти она становилась все более независимым наблюдателем их истории. Их истории, которая становилась частью истории мировой.
Он поднял голову.
Наблюдатель. Тот, кто рассказывает свою версию истории. Тот, кто рассказывает все не так, как могла бы рассказать она. Не для соперничества, не для выяснения, у кого получится лучше, просто то же самое, но своими словами…
– Мистер Дункан?
Высокий мелодичный голос остановил локомотив его мыслей. Локомотив, к которому он еще непременно вернется. О да.
– Что такое, Надин?
– Я подумала, – смущенно сказала она, – нельзя ли мне в четверг выйти на работу немного позже?
– Насколько позже?
Она заморгала:
– Часа на четыре.
Джордж увидел, как Мехмет завертелся в кресле за конторкой.
– У тебя прослушивание?
Надин, похоже, обрадовалась:
– Ух ты! Как вы догадались?
– Шестое чувство.
– Отпусти ее, Джордж, – сказал Мехмет. – Слышал бы ты ее голос. Чистый саксофон!
– Хорошо поет?
– Ты просто не поверишь.
– Могу для вас спеть, – тут же вызвалась Надин.
– Не прямо сейчас, – сказал Джордж. – Да, можешь выйти позже.
– Спасибо, мистер Дункан.
Они пошептались о чем-то с Мехметом.
– Ах, да! – добавила она. – Мы тут нашли… Мехмет просил отдать это вам.
Она протянула поразительно тонкую руку – Джордж вдруг увидел ее на сцене во внерасово-внеполовой постановке «Оливера»
[25] – и вручила ему нечто похожее на клочок бумаги.
Он взял его.
И чуть не свалился с кресла.
– Он упал с твоего стола, – сказал Мехмет. – Такой маленький. Наверно, просто сдуло сквозняком.
– Мы бы и не нашли его, если б я не уронила ту банку со скрепками, помните? – добавила Надин.
Джордж медленно кивнул. Банка, заказанная по ошибке, была производственного назначения, содержала десять тысяч скрепок, и, когда маленькие ручки Надин ее опрокинули, скрепки разлетелись по всем углам студии. Джордж уже смирился с мыслью, что теперь будет находить на полу эти скрепки до самого ухода на пенсию.
Но это были сторонние мысли, которые дрейфовали в его голове, пока он сидел, уставившись на то, что ему вручили.
Это был журавль из книжной страницы – точно такого же он вырезал в их самый первый день, и тот находился теперь на табличке, висящей у него над головой.
Но это было невозможно.
– Быть не может, – сказал он.
– Может, – отозвалась Надин. – Если делать уборку.
– Я не об этом, – сказал Джордж. – Я вырезал только одного. Кумико забрала его. И вставила в картину. Вот в эту. На стене.
– Видел я, как ты вырезаешь, – усмехнулся Мехмет. – Можешь настрогать миллион вариантов, пока не получится то, что нужно. – Он пожал плечами. – Не думаю, что так работают настоящие художники, но в твоем случае, видно, по-другому никак.
– С этим все как раз по-другому, – прошептал Джордж, по-прежнему не сводя глаз с журавля.
Этого он не вырезал. Он был абсолютно уверен. Тем более что этот был никак не похож на гуся.
Он заплакал – тихо, непроизвольно. Надин, уже привыкшая к этому за неделю работы в студии, положила руку ему на плечо.
– Мой отец умер, когда мне было двенадцать, – сказала она. – Легче со временем не становится. Но кое-что меняется.
– Знаю, – кивнул Джордж, сжимая Журавушку в пальцах.
Такую маленькую и совершенную. Вырезанную из страницы без слов, чистую и белоснежную.
Страница без слов, повторил он про себя.
– Мы же правильно сделали, что дали это тебе? – уточнил Мехмет, подходя к ним. – Мы нашли, и я подумал, что раз уж ты столько всего потерял в этом проклятом пожаре…
Выражение «столько всего» не совсем точно, подумал Джордж. После этого пожара у него не осталось вообще никакой одежды, ведь дом он покинул голым. Что еще хуже, он лишился своего телефона, в котором хранились все фотографии Кумико, что он успел наснимать. В ее же квартирке он не нашел ничего, поскольку все свои вещи она перевезла к нему.
От нее осталось лишь тело, которое они похоронили, от чего его пытался мягко отговорить сотрудник похоронного бюро – дескать, это «непрактично» и «слишком по-американски», – но, поскольку он так и не нашел никаких родственников Кумико, оспаривать это было некому, и он купил ей новое платье, новый плащ и нечто напоминавшее тот саквояж, что она всегда носила с собой, хотя тело ее обгорело настолько сильно, что ему так и не дали посмотреть на него. Он понятия не имел, одевали ее перед погребением или нет.
Он даже не смог поцеловать ее на прощание…
Хотя как раз это он вроде бы уже сделал.
– Я тебе уже говорил, – сказал Мехмет, пока Джордж молча плакал. – Возьми побольше выходных. Мы прекрасно тут справимся без тебя, а ты пока подлечи ноги, найди себе новое жилье и, я не знаю, хоть поскорби по-человечески…
Джордж задумался. А что, по-своему разумный совет. Клэр и Хэнк, неколебимые в своем желании помочь, забрали его из больницы и разместили в более чем роскошном номере гостиницы, которой Хэнк заправлял. И хотя у Джорджа после продажи табличек на счету в банке денег было немерено, они не согласились взять у него ни пенни, искренне предложив ему оставаться в гостинице сколько душе угодно. Он подозревал, что они, помимо всего прочего, просто не хотят спускать с него глаз, но неожиданно для себя обнаружил, что вовсе этому не противится.
По ночам было конечно же нелегко, но при свете дня приходилось еще тяжелее, пока он не начал снова ходить в студию на костылях, к удивлению скандалиста Мехмета. Несмотря на постоянное нытье, Мехмет прекрасно справлялся со всеми делами, и можно было не сомневаться, что он не подведет и дальше, пока Джорджу не станет полегче, тем более что сам Мехмет, похоже, не особенно торопился с уходом.
