– Передайте своему кастрату Шато, – прокричал Дантон, – и его надутым прихвостням, что их сучье логово долго не продержится!
– Сильно, – повторил Адамберг, когда они вышли на улицу.
– Дантон вряд ли обрадовался бы, – сказал Жюстен.
– Предают всегда свои.
– Прикидывается? – спросил Данглар.
– Нет, – ответил Адамберг. – Плакаты старые, это все не напоказ. Он их ненавидит.
– Что делает из него достойного кандидата в убийцы, – хмыкнул Жюстен.
– Думаю, он метит выше, – сказал Адамберг. – Втоптав их в грязь и запятнав имя Общества, он осквернит Революцию, добьется падения Республики. Ни больше ни меньше. Как он объяснил вам свое присутствие у дома психиатра?
– Брюнет просто один из тех, за кем Дантон следит. Он ждет, когда тот проколется.
– Дождался?
– Не знаю. Его “досье” хранятся в тайном месте, он несколько раз это повторил.
– Не думаю, что надутым прихвостням Шато чем-то опасен этот заморыш. Если убийца стремится обезглавить Общество, он казнит Робеспьера. А пока что преступник, как мы убедились, гонит волну издалека, очень издалека, убирая главным образом “непостоянных” членов. Почему? Потому что вихрь, который приближается украдкой, пугает больше, чем водоворот, внезапно захлестывающий с головой. Он будет плести свои сети постепенно, чтобы они видели, как опасность медленно надвигается с горизонта. Охрану Брюнета можно ослабить, надо просто проверять, сел ли он в надежное такси, выйдя из больницы. То же самое касается Блондина. Вызовите его, попробуйте разузнать, где он живет. Он, я думаю, будет похитрее секретаря.
– Брюнет устроит скандал, – сказал Данглар.
– Пусть уходит на покой, если ему так страшно.
– Тогда он осрамится. Психиатр, прячущийся за бурладеро.
– За чем?
– Деревянный барьер на корриде, – раздраженно напомнил Данглар. – Вы сами меня спросили несколько часов назад.
– Действительно.
Когда на колокольне церкви Сен-Франсуа-Ксавье пробило семь вечера, Адамберг устроил перекур.
– Кофе, – сказал он.
Аперитив, подумал Данглар. Самое время.
– Если вам интересно, я могу порассуждать на тему “предают всегда свои”, – сказал Адамберг. – Возможно, исландские убийства совсем не то, что нам кажется.
– Мы же договорились, что забудем об Исландии, – жалобно протянул Жюстен.
– Разумеется. Что не мешает нам туда заскочить, если хотите.
Но ни майору, ни лейтенанту этого не хотелось, и они не двинулись с места. Адамберг улыбнулся, беспечно махнул им на прощание и ушел. Они смотрели ему вслед. Адамберг вошел в кафе. Через несколько минут они подсели к нему за столик.
– Мы отправимся не в Исландию, а на ферму Тот, в департамент Эр и Луар.
– Туда, где вы сегодня были? – спросил Жюстен.
– Из-за чего и пропустили начало нашей беседы с Дантоном, – поддел его Данглар.
– А что, было интересно?
– Нет.
– Вот видите. На таких людей хватает и получаса. Ферма Тот принадлежала когда-то супругам Гренье, принимавшим брошенных детей.
– Там, в частности, до пяти лет жил Амадей Мафоре, вы нам уже рассказали.
– Скорее, содержался в неволе, чем жил. Над ним издевались, как могли, пока ребенок не взбесился, вспомните историю про обезглавленных уток.
– Он говорил об этих утках в Бреши, – сказал Данглар, мгновенно расслабившись при виде бокала белого вина.
Пока шел разговор об утках, Жюстен вертел головой из стороны в сторону, отгоняя от себя эти картинки, словно мух. Мальчик с топором, кровавая бойня, утиное мясо, которым его пичкали до рвоты. А старший друг помогал ему это мясо закапывать.
– Понятно, почему он постарался вытеснить эти воспоминания, – сказал Жюстен.
– Не думаю, что он что-либо вытеснял, – сказал Адамберг. – Думаю, он врет. Да и вряд ли Амадей мог забыть большого мальчика, защищавшего его все пять лет, пока длился этот кошмар, такого же подкидыша, как и он сам. Это был – и есть по сей день, скорее всего, – его спаситель и единственная любовь.
– И?..
– И он был старше его на десять лет, и он был некрасив, если не считать пышных светлых кудрей и широкой улыбки. Но улыбался он нечасто.
Данглар, уставившись в пустоту, протянул стакан проходившему мимо официанту.
– Братья, вы хотите сказать? Они братья?
– Не понимаю, – сказал Жюстен.
– Амадей и Виктор, – продолжал Адамберг, – братья. Брошенные их общей матерью с перерывом в десять лет.
– Доказательства? – спросил Данглар, который так и сидел с протянутой рукой.
– На ферму раз в месяц приходило письмо с деньгами на их содержание. Одно, не два. От мадам Мафоре. Сначала от мадемуазель Пуйяр. Мари-Аделаиды Пуйяр, ставшей позже женой Мафоре.
Официант наполнил стакан в крепко сжатой руке Данглара, и тот внезапно поднял голову и поблагодарил его, на мгновение выйдя из ступора.
– Она за ним приехала, когда ему уже исполнилось пять лет? – спросил Жюстен. – У нее вдруг совесть проснулась? Но тогда почему она забрала его одного?
– Потому что, будь ее воля, она бы и за ним никогда не приезжала.
– Хорошо, – сказал Данглар. – Предположим, Анри Мафоре каким-то образом узнал, что его неотразимая жена бросила своего новорожденного младенца. Судя по датам, незадолго до замужества. Боясь потерять Мафоре.
– Он не хотел детей?
– Может, и нет, – сказал Адамберг. – И она решила избавиться от младенца, чтобы не упустить состояние Мафоре. По тому же сценарию она, видимо, действовала и со своим продюсером десятью годами раньше. “Глаза завидущие”, помните. Она не останавливалась ни перед чем.
– Ну конечно, – сказал Данглар. – Братья. Амадей и Виктор, любимые имена герцогов Савойских.
– Точно, – вдруг сообразил Адамберг. – Вы угадали.
– Ну, это мелочи. – Данглар покачал головой. – Даже вычеркнув их из своей жизни, она дала им самые что ни на есть аристократические имена.
– Когда Мафоре узнал о существовании брошенного мальчика, – продолжал Адамберг, – у него то ли душа не выдержала, то ли совесть. Как бы то ни было, он заставил жену забрать сына. Думаю, в тот день наш филантроп посмотрел на нее другими глазами. Возможно, даже ужаснулся. Возможно, простил ее. Но в любом случае Мари-Аделаида никак не могла допустить, чтобы Мафоре узнал о втором ребенке, от которого она отказалась раньше. Она словом не обмолвилась о Викторе и, приехав на ферму, даже не взглянула на него. Вполне сознательно.
– Вот гнусь, – сказал Данглар, поставив стакан на столик. – “Гнусная лицемерка”.
