Долог был их путь. Только до первых кочевых людей — торгочин на реке Аргуни они шли семнадцать дней. Оттуда по Аргуни и Хайлару путники еще несколько дней шли до реки Нонни, где жили оседлые дауры-земледельцы, и потом еще почти две недели, пока не достигли Пекина.
В Пекине гостей поставили на Посольский двор. Там они прожили неделю, пока придворные верховного переводили посольский лист. Потом пришлось ждать еще три недели за крепкими караулами, пока верховный правитель не соблаговолил их принять.
…Думали, что Бог вознаградит путников за долготерпение, и хозяин роскошного дворца, куда они все-таки попали, усадит их за стол и попотчует цинским медом, а тот вместо этого учредил им проверку на стойкость. Так гости и стояли навытяжку все то время, пока верховный правитель разговаривал с ними.
Сам он сидел во время приема на черном троне с золотой решеткой. С виду неказист, но сколько же в нем присутствовало спеси! На верховном были дорогие одежды с золотым шитьем. Шапка тоже золотая с теремком наверху, а сам теремок расшит драгоценными камнями.
Говорил он чересчур резко — все никак не мог смириться с фактом строительства русскими своих поселений на его землях, облагавшихся налогом.
Так бы и уехали послы с мыслью, что маньчжурский хан не больно-то жалует русских, но тут случилось чудо. Он вдруг сменил гнев на милость, объявив следующее: в честь русских послов верховный решил выпустить на свободу нескольких узников, а затем три дня кряду приглашал гостей к столу в свою столовую палатку. Когда же они уезжали, он подарил каждому казаку шапку, шелковый камчатный халат, серебряный пояс с ножом, да еще и коня со сбруей.
На словах верховный правитель ничего не сказал послам. Он все изложил в своей грамоте, где клялся русскому царю в вечной дружбе, обещая никогда не воевать с Русью.
Только мира не случилось, так как и русские, и маньчжуры не хотели уступать друг другу. Маньчжуры после разгрома Степанова считали Амур своим, и для приближения к спорным территориям начали строить города на севере империи и ставить там военные гарнизоны. Так появились Нингуту, Мергень, Чучар и другие города-крепости.
Впрочем, русские тоже вовсе не остались в стороне. Они также принялись спешно осваивать прилегающие к Амуру территории, не давая азиатам продвинуться на север. Больше всех им не давал покоя Никифор Черниговский. Он посылал своих людей вверх и вниз по Амуру собирать налог с тунгусов, а однажды даже велел казакам идти на Чучар и обложить там налогами все большие и малые племена инородцев, живших на берегах Нонни.
Войдя в дипломатическую переписку с Пекином и боясь осложнений с соседями из-за Амура, тогдашний нерчинский приказчик Даниил Аршинский написал атаману Черниговскому в Албазин, чтобы он больше не воевал ни с кем без особого указа.
Вот обо всем этом и рассказал Милованов послу Спафарию, пока они добирались до Пекина.
— Выходит, верховный правитель не такой уж страшный, и дипломаты преувеличивают? — узнав, с какими почестями встретили посольство Милованова в Пекине, удивился грек.
— Ага, он вначале все щеки дул, а потом отошел. Понял, видать, рожа, что мы ему не враги! — улыбнулся Игнатий.
В Чучаре, самом ближнем к границе городе, их встретили настороженно, хотя чучарский правитель принял их в своей резиденции и, следуя восточной традиции, устроил в честь гостей обед. Отдохнув в отведенных им покоях, посольские люди на следующие утро снова двинулись в путь. Долго шли они по разбитым пустынным дорогам, пока пятнадцатого мая не прибыли на место.
В Пекине Спафарию, как и предупреждал его Милованов, пришлось столкнуться с китайскими церемониями. Сначала у него попросили грамоту для предварительного прочтения, но он уперся не на шутку. Нельзя, мол, царскому посланнику чужим людям доверять важные бумаги. Вот такой он был непокорный и недоверчивый, а к тому же более чем знавший себе цену. Нашла, как говорят, коса на камень. Чтобы склонить русских послов к послушанию, придворные верховного правителя стали томить их ожиданием. Месяц томили, два… Утомившись, Сапфарий согласился на снятие с грамоты копии для перевода. При этом, следуя правилам дворцовой церемонии, Спафарий положил грамоту на место правителя, а два придворных мандарина взяли ее и понесли в покои императора.
Снова томительное ожидание, которому, казалось, нет конца. Если и приходилось послам с кем-то вступать в деловые сношения, то только с мандаринами-чиновниками, которые вели себя с гостями дерзко, открыто проявляя неуважение и заявляя о том, что не считают русских серьезными противниками. Когда послы начинали с ними спорить, они предлагали им вспомнить о том, как в 1655 году маньчжурское войско под предводительством Минъаньдали, посланное на Амур покарать строптивых соседей, напало на Кумарское поселение, порубив и взяв в плен много русских. «Дичь несете! — возмущались послы. — Крепость мы удержали, а вот вы бежали из-под Хумара, да еще и с позором. Вас было во сто крат больше. Пять по десять тысячных полков против трех сотен казаков. Чего дальше-то? Еле ноги унесли»… — «О бегстве и речи не шло!» — пытались возражать им мандарины. Дескать, Минъаньдали вынудили отойти лишь по причине нехватки продовольствия. «Отчего же тогда вашего знаменитого борца сняли с должности и понизили в чинах? — тут же нашлись послы. — Возможно, он все-таки не оправдал надежд верховного правителя?» Ответа на такой каверзный вопрос послы не получили.
Что ни говори, а российская дипломатия по праву гордилась кумарской победой и пыталась использовать ее в переговорах с маньчжурами. Тот же Спафарий, находясь по посольским делам в Пекине, в ответ на угрозы советника маньчжурского двора разорить Нерчинское и Албазинское поселения, сказал ему: «Зачем вспоминаешь разорение поселений? Знаешь, как осадили Комарское поселение, что оттуда забрали? Мы войною не хвалимся, но и в бою вашего брата не боимся…»
…В то самое время, когда послы пребывали в томительном ожидании встречи с императором, из Москвы пришла печальная весть: умер царь Алексей Михайлович.
«Как же так? — сокрушались посольские. — Молодой еще мужчина».
Чрезмерная тучность, от которой царь страдал все последние годы, подорвала его прежде крепкое здоровье и подготовила ему раннюю смерть. В январе 1676 года он вдруг занемог. Ночью царю снилось, будто бы он держит в своих руках зуб. Утром царь велел привести к нему толкователя снов, который не стал лукавить и прямо заявил об увиденной царем собственной смерти.
Чтобы завершить земные дела, 28 января Алексей Михайлович в присутствии патриарха и думских бояр благословил на царствование своего старшего сына Федора, поручив младшего Петра его деду Кириллу Нарышкину. После этого он приказал выпустить из тюрем всех узников, освободить из ссылки всех сосланных, а также простить все казенные долги. Далее царь причастился Святых Тайн, соборовался и стал ожидать кончины. На следующий день, в девять часов вечера три удара в колокол Успенского собора возвестили народ о кончине Тишайшего.
Покидая бренный мир, Алексей Михайлович оставил трех сыновей: двух от первого брака — Феодора и Иоанна, а также одного от второго — Петра. Первые двое, к сожалению, имели слабое здоровье и небольшой ум, поэтому царь никогда бы не передал ни одному из них власть, не будь Петр таким юным. Тот рос бойким, неглупым и крепким пареньком, чем разительно отличался от двух других братьев. Именно в нем отец видел будущее державы.
