Наконец показалось войско Ходкевича. Все-таки именно у Речи Посполитой сейчас лучшая кавалерия в Европе. Гусарские и панцирные хоругви в полном порядке дефилировали перед нами. Крылья и звериные шкуры на гусарах, яркие плащи на шляхтичах развевались на ветру, превращая вражеское войско в совершенно фантасмагорическое зрелище. Мои стрельцы, хотя и встречались уже с польской кавалерией и даже били ее, все равно были под впечатлением, что уж тут говорить о крестьянах. Надо это благоговение разрушить, пока не поздно, и я подал голос:
– Анисим, а ты помнишь, что сказал парламентеру пана Одзиевского в Мекленбурге перед сражением?
– Это которому, герцог-батюшка? – подхватил сотник, понявший, куда я клоню. – Их там много было.
– Да тому, у которого вся шапка в перьях была, будто птица Сирин.
– А, тому я сказал, что если бы он те перья себе под хвост засунул, то был бы вылитой жар-птицей!
Стрельцы, припомнившие этот случай, стали смеяться. За ними смех стал разбирать посоху, и вскоре все находившиеся в остроге громко ржали над противником, показывая друг другу на особенно вычурно разряженных врагов. Не знаю, услышали они нас или просто так совпало, но вражеская конница подалась назад, пропустив вперед венгерскую пехоту. Наемники ровными рядами маршировали вперед, ощетинившись пиками. Мушкетеры шли следом, и я приказал раздувать фитили. Пора было вводить в дело пушки – я сначала встал к восьмифунтовке и проверил прицел, если можно было употребить этот термин. Анисим колдовал у более крупного орудия, я полагаю, с тем же успехом. Сейчас начнется пальба, и станет понятно – правильный прицел или нет. Пробив пробойниками картузы внутри пушек, мы по очереди вжали в затравки свои факелы. Сначала ухнула двенадцатифунтовка, каменный гостинец полетел, кувыркаясь, в сторону вражеской пехоты и, ударившись оземь, брызнул фонтаном осколков в ближайших пикинеров. Несколько фигурок явно упали, и это отличный результат для первого выстрела. Пальнувшая следом пушка, наведенная мною, угодила немного ближе, но ядро каким-то чудом не разбилось, а поскакало дальше, оторвав какому-то незадачливому венгру голову и улетев дальше, совершеннейшим чудом никого больше не задев. Прицел был верным, и прислуга кинулась банить пушки. Я тем временем, взявшись за свою винтовку, стал оглядывать поле боя в надежде заметить офицера. Как только на глаза мне попался человек, командовавший остальными, я тут же приложился и выстрелил. Офицер свалился, схватившись за ногу. Пожалуй, надо брать выше, а то ведь целил я в грудь, – впрочем, и это урон. Пушки успели дать еще один залп, куда более удачный, чем предыдущие, а когда враги приблизились на мушкетный выстрел, и стрельцы открыли огонь. Венгерские мушкетеры вышли вперед и начали караколь, сразу стало жарче, но стрельцы из своего укрытия отвечали не менее ожесточенно, однако более результативно. Наконец вражеский командир счел, что наступление достаточно подготовлено, и скомандовал атаку. Пикинеры с ревом пошли вперед и тут же нарвались на картечь, чувствительно проредившую их ряды, а плотный огонь из мушкетов завершил начатое, и венгры подались назад. Первая атака была отбита.
Поглядев на отступающих врагов, я обвел глазами поле боя. Похоже, на нас пришелся главный удар, а прочие укрепления атаковали только для виду. Там врага тоже отбили, и спешенные казаки как раз подались назад. Некоторые их небольшие группы были в пределах досягаемости пушек, но, поразмыслив, я решил не тратить на них зарядов. Тем временем гетман перегруппировал своих солдат, и те вновь стали подступать к нашему острожку. Первыми на сей раз пустили казаков, и те нестройными, но плотными рядами надвигались на нас. Для того чтобы подбодрить своих воинов, казаки беспрерывно били в большие барабаны, и этот грохот разливался по полю боя, давя на уши и действуя на нервы. Казачья пехота двигалась на нас плотной толпой, ощетинившись копьями. Впереди, бравируя своей храбростью и увлекая остальных за собой, шел их предводитель. Голова его была не покрыта, и на ветру развевались оселедец и два огромных уса. Огромная сабля, почти хорасанский меч, лежала у него на плече, поддерживаемая правой рукой. Левая упиралась в бок, и вид у него был донельзя бравым и насмешливым. Иногда он оборачивался к своим подчиненным и что-то кричал с презрительной усмешкой.
– Ишь, красуется, анафема, – пробурчал Анисим, – ровно селезень перед утицами.
– Казак! – ответил я ему.
– А прочие что же, не казаки?
– Нет, настоящие казаки товар штучный, а те, что на нас погнали, – это сермяга посполитая, вроде нашей посохи. Настоящие казаки вон конные, поодаль держатся, и в бой они вступят, только когда посполитые им своими телами дорогу выложат.
– А этот?
– Да кто его знает, может, по жребию, может, в зернь проиграл, а может, настроение у него сегодня такое – подраться!
– Подстрелить бы его, да далековато.
– Далековато, – согласился я, подсыпая на полку порох.
Пока сотник удивленно смотрел на меня, я тщательно прицелился и, в последний момент отведя глаза, затаив дыхание выстрелил. Выстрел получился отменным – бравый казачина, что-то очередной раз кричавший своему воинству, только обернулся к нам, как пуля ударила его в могучую грудь, после чего он запнулся и рухнул под ноги идущих следом. Вражеские ряды остановились, стали тесниться, наконец несколько более храбрых или сообразительных подскочили к павшему и поволокли его прочь. Заметив заминку, из конной массы на полном скаку выскочил другой казак и, гарцуя перед плотными рядами пехотинцев, что-то кричал ободрительное. Потом соскочил с коня, передал поводья коноводам, тут же уведшим аргамака назад, и возглавил атаку. Этот был пониже ростом и не таким плотным, как первый. Голова покрыта мохнатой папахой, а грудь защищена кольчугой с наклепанными на нее там и сям железными бляхами. Вооружен он был коротким турецким ятаганом, которым яростно размахивал, подбадривая своих оробевших бойцов.
Я тем временем торопливо заряжал винтовку, орудуя шомполом. Наконец все манипуляции закончились, и, прицелившись, я пальнул в очередного казачьего предводителя. Увы, прицел в этот раз был взят неверно, а может, меня подвела торопливость, но пуля миновала казака с ятаганом и сбила с ног его товарища, несущего бунчук. Вражеский предводитель, мгновенно сунув свое оружие в ножны, подхватил упавший было эрзац-флаг и, яростно заорав, погнал своих подчиненных в атаку. Очевидно, я сбил его с толку своей стрельбой, и он решил, что, раз наши пули уже достают до них, надо как можно скорее преодолеть разделявшее нас расстояние и перевести бой в рукопашную. Стрельцы, меняясь у бойниц, успели дать несколько залпов по наступавшим, вырывая каждый раз из их рядов бегущих впереди бойцов. Наконец до нас докатилась сильно ослабленная казачья волна, и тут в самую их гущу влепила дробом наша большая пушка. Атакующие тут же отхлынули, спасаясь от губительного огня, оставляя при этом раненых и убитых. Я тем временем едва удержал второго пушкаря от выстрела и рявкнул на расчет большой пушки, чтобы быстрее заряжали.
Тем временем казаки возобновили захлебнувшуюся было атаку. Теперь ее возглавили более опытные и хорошо вооруженные бойцы. Быстро преодолев усеянное трупами расстояние до острожка, они мгновенно повернули вспять бежавших было деморализованных посполитых и с яростью обрушились на наших стрельцов. Я вжал фитиль в затравку, и восьмифунтовка выплюнула в гущу врагов свой смертоносный заряд. Однако этих бойцов так просто было не смутить, и они продолжали рваться вперед. Мгновенно преодолев наш неглубокий ров и не обращая внимания на наткнувшихся на колья, они карабкались на вал, выставив вперед копья и размахивая саблями. Некоторые из них были с самопалами и палили по защитникам острога, другие, вооруженные большими топорами, достигнув частокола, кинулись рубить наше немудреное укрепление. Стрельцы, сменив мушкеты на бердыши, а иные подхватив рогатины, с почетом встретили незваных гостей. Яростные крики с обеих сторон перемежались жалобными стонами раненых, а пальба – звоном сабель. Но остервенело прущим вперед казакам удалось кое-где преодолеть частокол и немного потеснить стрельцов, однако к ним на выручку тут же пришла посоха. Пусть они были хуже вооружены и тела их не покрывали доспехи, но пики и рогатины без промаха разили своими острыми жалами вражеские тела, а дубины и кистени ломали все, что попадалось на их пути. Бой шел с переменным успехом, когда двенадцатифунтовую пушку наконец зарядили. Стрелять, однако, было уже нельзя без риска угодить по своим, яростно дерущимися с казаками на валу. Я оглянулся и увидел, что вокруг меня никого не было, Казимир давно самозабвенно рубился саблей на валу, Анисим командовал стрельцами и посохой, отбивая атаку. Пушкари торопливо заряжали восьмифунтовку. Выстрелив напоследок из винтовки в одного из атакующих, я приказал своим подчиненным, остававшимся у пушек:
