– Если неприятель, не приведи бог, прорвется внутрь острожка, палите без размышлений и жалости! – и, поправив на голове шлем, кинулся в гущу схватки.
– Куда ты, надежа? – кричали мне вслед эрзац-пушкари, но я не обратил на их крик ни малейшего внимания.
На валу в это время казакам вновь удалось немного потеснить защитников. Казак, командовавший наступлением, ухитрился ужом поднырнуть под рогатины крестьян и вспороть ятаганом животы сразу нескольким защитникам. В образовавшую брешь ринулись другие казаки и с жаром взялись рубиться с попытавшимися заткнуть ее стрельцами. Помимо шустрика с ятаганом среди атакующих выделялся огромного роста казак, легко, как пушинкой, размахивающий настоящим мечом, в котором я с удивлением узнал reitschwert – полуторный меч, точно такой же, как был у меня, когда я служил рейтаром и первое время по неопытности называл бастардом. Этим мечом громила смахивал одного за другим защитников, и казалось, нашу оборону вот-вот прорвут. Петляя между сражающимися, как заяц, я подбежал к «меченосцу» и выстрелил ему прямо в лоб из пистолета. На какой-то момент мне показалось, что выстрел не произвел на великана ни малейшего впечатления и мне сейчас придет конец. Но, к счастью, ноги громилы стали подгибаться, и он, сперва опустившись на колени, рухнул мне под ноги, продолжая сжимать свое оружие. Я тут же схватился за меч и с огромными усилиями вырвал его из ослабевших рук врага. Казаки, увидев гибель своего товарища, кинулись ко мне со всех сторон, но я уже поднял райтсверт, и наши роли переменились. В свое время «незабвенный» капрал Шмульке не пожалел ни ругани, ни подзатыльников, ни других «педагогических» усилий, чтобы научить молодых рейтар благородному умению биться полуторными мечами. Тогда мне эта наука не слишком давалась, но сегодня мой учитель мог бы мной гордиться. С какой бы стороны на меня ни кидались противники, их везде встречал мой клинок. Молниеносный взмах огромного меча – и очередной нападавший лишается руки с зажатой в ней саблей. Ловкий перехват – и следующий получает острие в брюхо. Поворот – и меч вновь поднят и очерчивает вокруг меня защитную окружность, за которую не может зайти никто, как будто меня охраняет сильный оберег. Несколько особо ловких противников успевают перед смертью прорваться на расстояние удара саблей, но добротная кираса хранит меня, а второго удара, как правило, не случается. В отчаянной попытке переломить ход боя ко мне кидается давешний казак с ятаганом и начинает кружить вокруг. Я уже немного устал размахивать «бастардом», а мой противник чрезвычайно ловок и быстр. Выбрав момент, он как привидение проскальзывает мимо моего клинка и, кажется, вот-вот добьется цели, но его оружие натыкается на саблю Казимира и с жалобным звоном отлетает, не утолив своей жажды крови. С другой стороны подле меня вырастает фигура Анисима с бердышом, и мы, переглянувшись, начинаем теснить врага с новыми силами. Такого напора казаки не выдерживают и начинают отступать. Наконец мы с пришедшими нам на помощь стрельцами и посохой сгоняем с вала всех противников, в панике спрыгивающих в ров и натыкающихся на колья, вкопанные в глубине его.
Оглядевшись и оценив обстановку, я приказываю всем спуститься с гребня вала, а когда подчиненные не сразу понимают меня, сгоняю их руганью и тумаками. Наконец мы все в укрытии, и внимательно следящие за перипетиями боя пушкари залпом разряжают свои орудия в отступающих казаков. Это для них уже чересчур, и отступление врага переходит в бегство.
Я без сил опускаюсь прямо на землю и сижу, тяжело дыша. Рядом сидят Казимир и Анисим, но если литвин, слава тебе господи, молчит, то рот стрелецкого сотника не закрывается.
– Силен ты, герцог-батюшка, на мечах драться. Я с тобой бок о бок еще в Кристианаполе бился, а такого тогда не видал. Али научил кто?
– Такому не научишься, – с тяжелым вздохом отвечаю я ему, – тут надобно сугубое воздержание, пост и молитва, а тебе, курицыну сыну, такого ввек не превозмочь, ибо ты к блуду склонен.
– Грех тебе такое говорить, надежа, – делая обиженное лицо, отвечает мне сотник, – да и за тобой, не в обиду будь сказано, я что-то особого воздержания не упомню.
– Так то когда было, – возражаю я ему, – вот как вы с Аникитой меня покинули, так я с тех пор ровно инок в обители живу. Не грешу, молюсь помногу и дев невинности отнюдь не лишаю, а вовсе даже наоборот, о чем разные беспутные люди треплются направо и налево, испытывая терпение мое ангельское.
– Герцог-батюшка, опять ты на меня напраслину возводишь, я ежели где о тебе чего и сказывал, так только с похвалою великой, дабы о тебе в народе если молва и шла, то только добрая.
– Да ладно! А какая вражина девице Вельяминовой наклепала на меня, что я в немецких землях ни одной юбки не пропустил, скажешь, не ты?
– Вот тебе истинный крест, герцог-батюшка, не вел я с молодой боярышней таковых разговоров!
– С ней, может, и не вел, а кому-то врал про сие, а она и подслушала ненароком.
– Поклеп, батюшка, как есть поклеп!
– Ну, поклеп, так поклеп, а язык все же попридержи, добром прошу! Слушай, Анисим, а у тебя вроде как жена была, нашел ли? – перевел я разговор на другую тему.
– Была, как не быть, – тяжело вздохнул стрелец, – и жена была, и дочка. Сгинули все, пока я на чужбине был. От терема и то одно пепелище осталось.
– Беда, – протянул я, – однако Господь не без милости, может, еще и сыщутся. А если и впрямь сгинули, то ты еще нестар, будет у тебя и семья, и дети.
– Дай-то бог, – вздохнул опять Анисим, но тут же оживился: – А как ты, батюшка, на такое великое расстояние так метко стреляешь?
– Говорю же тебе, оглашенный: воздержание, пост и молитва!
– Тьфу ты, прости меня господи!
– И главное – никакого богохульства!
Наши противники не дали нам долгого перерыва. Не успели мы перевести дух, как против нас вновь стала строиться венгерская пехота. Мы тем временем убирали трупы павших товарищей и перевязывали раны да пытались наскоро заделать многочисленные повреждения. Выглянув за стены острожка, я обнаружил, что ров почти завален трупами атакующих и перестал быть серьезным препятствием. Во всяком случае, колья почти не торчали. Однако сделать было ничего нельзя, а к нам опять приближались стройные ряды вражеских пехотинцев. Если бы у Ходкевича была артиллерия, нам пришлось бы совсем худо, но, по счастью, пушек у него не было, и два наших орудия, несмотря на все их несовершенство, давали нам изрядное преимущество. Пока вражеские мушкетеры вели обстрел, мы дали несколько залпов, сильно расстроив их ряды. Потом в атаку вновь двинулись пикинеры. Как ни губителен был для них огонь стрельцов, они упорно продвигались вперед и скоро были под нашими стенами. Стрельцам и посохе пришлось опять взяться за бердыши и пики, но на этот раз неприятелю не удалось взойти на вал. Пока венгры шли в атаку, я еще несколько раз стрелял из своей винтовки. Конечно, одним-единственным нарезным стволом битвы не выиграть, однако солдаты сами по себе не воюют, их должны вести в бой офицеры, а их количество я и стремился максимально сократить. Может, поэтому, может, еще по какой причине, но атака венгров опять захлебнулась, и они, потеряв от картечи, выпущенной в упор, немало людей, откатились назад. На этот раз врагу не удалось даже на короткое время ворваться на стены, и мое участие в отражении их атаки свелось к стрельбе.
