Едва вражеская пехота отошла, у стен заиграл рожок. Звук этот показался настолько неуместным, что все находящиеся рядом стали выглядывать, пытаясь рассмотреть происходящее. Как оказалось, к острожку подъехал какой-то расфуфыренный пан в сопровождении горниста и знаменосца с белой тряпкой, привязанной к довольно длинному обломку кавалерийской пики.
– Я хочу видеть иноземного офицера! – закричал парламентер на языке еще не родившегося Гете.
– Мой друг, с чего вы взяли, что тут есть иноземный офицер? – отвечал я ему из-за частокола.
– О, это нетрудно понять, глядя, как грамотно устроено это укрепление и как стойко оно обороняется. Эти дикари-московиты никогда бы не смогли соорудить ничего подобного.
– Что вам угодно? – сухо отвечал я, поскольку слова его меня разозлили.
– Пан гетман предлагает вам почетную капитуляцию! Если вы сдадите нам это укрепление, то он обещает вам на выбор прием на службу или свободный проход куда пожелаете. Кроме того, вам в любом случае гарантирована награда в пять тысяч злотых.
– Передайте ясновельможному пану гетману мою благодарность за щедрое предложение, однако сумма, которую он мне предлагает, попросту смехотворна! И если он не проявит настоящей щедрости, то, боюсь, мы не договоримся.
– Пять тысяч – это совсем не маленькие деньги, – возразил мне парламентер.
– Только не для меня! – отвечал я ему. – Я на шлюх трачу больше!
– Как ваше имя, господин офицер? – спросил меня озадаченный поляк.
– Барон Мюнхаузен! Карл Фридрих Иероним, к вашим услугам! А вас как зовут, любезнейший?
– Матей Шепетовский, шляхтич герба Увага.
– Очень приятно, пан Шепетовский, передайте пану гетману мое глубочайшее почтение.
Парламентер ускакал, и мы вернулись к своим занятиям. Защитники острожка, пока шли переговоры, напряженно к ним прислушивались, не поняв, разумеется, ни слова. Первым не выдержал Анисим:
– Герцог-батюшка, а что лях у тебя спрашивал?
– Да заблудился, болезный, спрашивал, где тут дорога на Кострому.
– А ты ему что же?
– Да я отвечаю, дескать, я сам не местный и не то что дороги не знаю, а и о самой Костроме слыхом не слыхивал.
– Эва как, – озадаченно протянул сотник.
Парламентер, проотсутствовав около получаса, вернулся – и под нашими стенами вновь раздался противный звук рожка.
– Господин барон, – закричал он, – господин гетман согласен увеличить ваше вознаграждение до десяти тысяч злотых!
– О, это замечательно! – отвечал я ему. – Передайте пану гетману, что я весьма впечатлен его щедростью! Однако есть еще кое-какие детали, которые мне хотелось бы обсудить.
– Какие, господин барон?
– Видите ли, мой друг, хотя в ополчении платят не так много денег, тут очень хорошо снабжают овсом и сеном. Представляете, мне дают и того и другого по десяти пудов в неделю на каждую лошадь, а у меня их три. Не будете ли вы столь любезны узнать у пана гетмана, сколько мне будут давать овса и сена на каждую лошадь?
– Вы хотите узнать, сколько будут вам давать корма для ваших лошадей? – потрясенно переспросил меня Шепетовский.
– Конечно, мой друг, должен же я обсудить все условия, чтобы потом не возникало никаких разногласий.
– Воля ваша, господин барон, но если я поеду к пану гетману с таким вопросом, то меня засмеют в его свите!
– Но я решительно настаиваю на уточнении этого вопроса! К тому же обязательно поинтересуйтесь, мой добрый пан Шепетовский, какого качества будет поставляемое мне сено. Мне было бы крайне желательно, чтобы это был клевер. Потому что в противном случае у моих лошадей случается несварение, и они совершенно ужасно портят воздух вокруг.
До шляхтича стало доходить, что над ним просто издеваются, и он, покраснев от гнева, разразился отборными ругательствами.
– Ну что вы так ругаетесь, мой добрый пан Шепетовский? Это вредно для кармы! Если вам не хочется спрашивать о сене у ясновельможного пана гетмана, может быть, вы спросите его об овсе? Он, знаете ли, тоже бывает разного качества, и мне не хотелось бы…
Древнее индийское учение не проникло еще в погрязшую в варварстве Европу, и шляхтич не понял точного значения слова «карма», но вполне догадался, что это очередное издевательство.
– Черт бы вас побрал с вашим сеном и вашим овсом! – кричал мне взбешенный шляхтич. – Какого черта вы мне все это время морочили голову?
– Ну как вам сказать, мой добрый пан, пока вы битый час, как последний дурак, мотаетесь туда-сюда, выясняя разные глупости, мои люди отдыхают, вместо того чтобы сражаться. А ваши соратники стоят в полном снаряжении, гадая – пошлют их еще в бой или нет, и, вместо того чтобы отдыхать, тратят свои силы. Как видите, все просто.
– Матка бозка! – схватился за голову Шепетовский и погнал коня прочь.
– Заезжайте еще, пан, – кричал я ему вслед, – нам тут без дураков скучно!
Когда парламентер гетмана скрылся из виду, а я, довольно улыбаясь, повернулся к своему войску, меня встретили настороженные взгляды ратников. «Блин, они же ничего не поняли и бог знает что теперь думают», – запоздало понял я.
– О чем ты с ляхом толковал, княже? – насупившись, вопросил меня звероватого вида мужик из посохи. – Не в обиду будь сказано, а только столь много от князей и бояр наших было всякой измены, что опасаемся мы!
Остановив взмахом руки Анисима, уже тянувшегося к плети, я отвечал, глядя ему в глаза:
– Этот посланник передал мне предложение гетмана пропустить их мимо острожка за десять тысяч золотых монет.
– А ты чего же, князь, ему ответил? – еще более сурово спросил меня мужик под всеобщие ахи.
– А я ему отвечал, что у меня своих денег без счета, а честь только одна. И пока я тут стою – не пройти ляхам в Москву!
Видя, как хмурые лица окружавших меня ратников и крестьян начали светлеть, я добавил с самым серьезным видом:
– А еще я ему сказал, что если ясновельможный гетман хочет здесь пройти, то пусть не злато нам предлагает, не жемчуг скатный и узорочье какое, а пусть поцелует в зад пушкаря Сидорку при всем честном народе, тогда мы, глядишь, и подумаем. Так что вы теперь Сидорку берегите, а то вдруг гетман надумает.
Ошарашенные слушатели сначала обратились к Сидорке – донельзя плюгавому парню в замызганном армяке, с совершенно идиотским выражением на некрасивом безбородом лице, непонятно как приставшему к ополчению и вечно трущемуся возле пушек. Потом сообразив наконец, что именно я сказал, начали неудержимо смеяться.
– Ох, герцог-батюшка, умеешь ты людей насмешить, – то ли хваля, то ли осуждая, проговорил Анисим. – А я уж думал плетей ему, чтобы неподобного себе не позволяли!
– Если бы я каждый раз за плеть хватался, когда мои люди себе неподобное позволят, на тебе живого места бы не было, – усмехнулся я. – Скажи лучше – гостинец мой готов ли?
