– Открывайте, шайзе свинорылые! – закричал им стрелецкий сотник.
– Und verdammt, schnell
[36], – добавил фон Гершов.
Караульные сообразили, что Анисим вряд ли так хорошо научился немецкому, выглянули из своего укрытия и, узнав своего командира, кинулись открывать ворота. Как видно, из терема нас заметили раньше, и, едва мы въехали в ворота, нам навстречу выбежал Рюмин.
– Прошу простить меня, ваше высочество, если бы я знал о вашем приезде заранее, я бы приготовился к встрече наилучшим образом…
– Полно, – оборвал я его словоизлияния, – если у тебя внутри натоплено, я все прощу.
– Ну разумеется!
– Тогда вели принять коней, – весело проговорил я, спешиваясь, и, обернувшись к Лелику, добавил чуть тише: – А вот часовые расслабились, пора им напомнить, что такое служба.
– Будьте уверены, мой герцог, даже если бы вы не обратили на это внимания, я бы не дал им спуску!
– Не обратил внимания? С кем ты меня спутал, Кароль? Ладно, я на тебя надеюсь.
Внутри терема нас ожидал радушный прием, теплая печь и сухая одежда. Выпив по изрядному кубку нагретого вина и переодевшись в сухое, мы расселись в просторной горнице в ожидании ужина, и я, чувствуя себя все более благодушно, сказал:
– Ну, рассказывайте.
– О чем? – переглянулись Клим с Анисимом.
– Откуда это, черт вас дери!
– Терем-то? – пожал плечами Клим. – Большое дело! Брошенный стоял за Кукуем, так мы разобрали да перенесли.
– А прочее?
– А что прочее? Лесу кругом довольно, нарубили да поставили, невелика важность.
– Я думал, мои драбанты не имеют таких талантов.
– Да где там! Мы с князем Дмитрий Михалычем договорились, наши в караулах стояли да ляхов в Кремле стращали одним видом своим, а Кузьма Минич нам за то трудников из посохи прислал. Да стрельцы Анисимовы пособили, их-то слободы погорели вовсе, а в чистом поле зимовать несподручно. Вот так и сладили острог – и сухо, и тепло, и от врага, если что, отбиться.
– Изрядно! А много ли серебра на сию затею извел?
– Да какое серебро, ваше высочество! Даже обидно – говорю же, драбанты отработали, да сами где топором, где теслом, вот и сладили.
– Ну, коли так, то что скажешь? Молодец ты кругом, Клим Патрикеевич, хвалю! Вот вернемся домой – проси чего хочешь за службу. А где?..
– Настасья с Ксенией? Известно где – на женской половине, все как у людей, только они сейчас на поварне, полагаю, слуг ваших гоняют.
– Хорошо. Там с нами семья прибыла, старик да его дочка с двумя девочками. Размести их да к делу какому приставь. Их разбойники едва живота не лишили, пришлось с собой брать. Люди они вольные, а роду простого.
– Как скажете, ваше высочество, – поклонился Рюмин и вновь наполнил наши кубки.
Мы еще раз причастились живительной влагой и буквально почувствовали, как по телу разливается тепло.
– А что за Ксения? – спросил раскрасневшийся Аникита.
– Да так, – неопределенно ответил я, мысленно чертыхнувшись, – а что, кормить нас сегодня будут?
Буквально тут же по горнице забегали слуги, принесли большой горшок с кашей и блюдо, полное жареного мяса. Отметив про себя, что люди мои не бедствуют, я с удовольствием приступил к трапезе. Мои ближники последовали моему примеру и с энтузиазмом принялись за еду. Только Вельяминов сидел как мешком ударенный и почти ни к чему не притронулся.
– Аникита, ты чего? – спросил я с набитым ртом. – Али день нынче постный? Так винище это тебе трескать не помешало!
– Нет, княже, день нынче скоромный, да и мы с дороги, так что греха никакого. Просто вспомнилось…
– Если воспоминания отбивают аппетит, то ну их, такие воспоминания! – глубокомысленно заметил я, обгрызая кость.
– Прости, князь, – тряхнул головой Вельяминов, будто сбрасывая с себя наваждение. – И вправду, чего это я! Налейте, что ли?
– Вот это по-нашему, по-бразиль… в смысле, по-мекленбуржски! – засмеялся я. – И то правда, Клим, не спи!
– Эх, сейчас бы песенников… – задумчиво потянул Анисим.
– А что тебе мешает, на свадьбе Михеля и Гертруды ты, помню, так голосил, что все окрестные кобели обзавидовались.
– Эх, герцог-батюшка, чего вспомнил, а и вправду – споем?
– Да ради бога! Только Лелику петь не давайте, а то от его пения с тоски удавишься! Хуже него только Петерсон поет, но с тем понятно – викинг как-никак.
Окружающие посмеялись, припомнив незатейливое пение нашего шкипера, а я, пользуясь заминкой, решил выйти наружу. Влажный холодный воздух приятно освежил мое разгоряченное лицо, и я, запахнув на груди длиннополый кафтан, долго смотрел на низкое небо, затянутое серыми облаками. Потом взгляд мой спустился ниже, на окружающие кровли, потом к навесам, под которыми уже хрупали овес наши кони. Уже собираясь входить, я понял наконец, чего не хватает. Над моим острогом не был поднят мой штандарт. Первым побуждением было устроить своим подчиненным немедленную выволочку, и я решительно направился в терем. Но планировка русских теремов была совершенно непривычна для меня, и я, сам не знаю как, прошел в другие сени и неожиданно для себя оказался на другой его половине. Пройдя в горницу, я увидел сидящую у затянутого пузырем окна Ксению, что-то вышивающую на пяльцах. Увидев меня, она вздрогнула и, отложив рукоделие, встала и с достоинством поклонилась. Мне ничего не оставалось, как ответить ей тем же.
– Здравствуй Ксения Борисовна.
– И ты здравствуй, герцог Мекленбургский.
– Я, кажется, заблудился немного, а где Настя?
– Ты в своем тереме, герцог, а Настя ушла готовить тебе и твоим офицерам баню с дороги.
– Баня – это хорошо, особенно после похода. Что же ты не спросишь, как я съездил, с чем вернулся?
Ксения подняла на меня взгляд, полный печали, но не успела ответить, поскольку за стеной раздались шаги и в горницу, распахнув дверь, вошла Настя.
– Настенька, а я тебя искал…
– Вижу, князь, – отвечала она мне с улыбкой, – а я тебя ищу, баня истоплена. Не желаешь ли попариться или ближников подождешь?
– А ну их, они там петь собирались, я чаю, это надолго, – отвечал я ей, усмехнувшись, и, выходя из горницы, обернувшись к царевне, сказал: – Мы после поговорим.
Однако поговорить с царевной в тот день так и не получилось – едва я вышел из горницы вслед за Настей, она обернулась и, ни слова не говоря, с плачем кинулась мне на шею.
– Настенька, ты что, милая, – растерянно пытался я успокоить плачущую девушку.
– Где ты был, где ты так долго был, – плача повторяла она, не отпуская меня. – Я уж не чаяла тебя и увидеть.
