– Каналья, – не выдержал Струсь, – как ты смеешь переходить на сторону врага, вам же только что заплатили жалованье!
– Плевал я на ваше жалованье, гер оберст, я хочу жить! – исступленно кричал ему в ответ отчаявшийся мушкетер.
– Эй, Курт, куда это ты собрался? – раздался из рядов наемников глумливый голос. – Сегодня жребий показал на тебя, и теперь ты принадлежишь всему нашему десятку! Не вздумай улизнуть, это будет нечестно!
– Что это значит? – воскликнул я.
– О мой герцог! Мы уже много времени лишены пищи, и, когда становится совсем невмоготу, мы бросаем жребий и съедаем одного из нас. Сегодня жребий пал на меня, и если вы меня не спасете, моя судьба решена! Умоляю вас, сжальтесь!
– Какого дьявола! – заревел я в ответ. – Полковник, думайте себе что хотите, но вы черта с два сегодня сожрете моего подданного! Эй, ребята! Вы слышите этот славный запах каши со свиным салом? Ее готовят для моих солдат, и если кому-то из вас надоело жрать друг друга, то идите ко мне на службу прямо сейчас!
Несколько человек из немцев и венгров решительно вышли из строя и собрались было идти ко мне, но стоявшие напротив них поляки или литвины решительно воспротивились этому и взялись за сабли. Немцы в ответ также схватились за оружие, и казалось, что вот-вот – и они вступят в схватку друг с другом.
– Что вы наделали, – простонал, глядя на все это, полковник, – да вы просто дьявол!
– Мекленбургский дьявол, с вашего позволения, – отвечал я ему, разворачивая коня. – Сдавайтесь, полковник, пока не поздно!
Ретируясь, пока никому из поляков не пришла в голову мысль разрядить в меня свой мушкет, я услышал, как за моей спиной стучат башмаки бегущих наемников. Поравнявшись с фон Гершовом, приказал ему позаботиться о перебежчиках и продолжил двигаться вперед. Надо не пропустить встречу вождей ополчения с «кремлевскими сидельцами». Очень интересное ожидается зрелище. Огражденные от остальных русских ратников бояре немного испуганно косились на моих единообразно обмундированных и вооруженных драбантов и рейтар и, стараясь не терять достоинства, гурьбой подошли к сидящим на конях ополченческим воеводам. Сохранять гордый вид у них получалось плохо, даже откровенный простолюдин Минин в своей броне и верхом выглядел представительнее, чем любой из бывших деятелей Семибоярщины. Но вот Трубецкой и Пожарский спешились, а за ними и прочие бояре из числа ополченцев. Подойдя с Мстиславскому, они по очереди обнялись и троекратно расцеловались сначала с ним, потом с Романовым и Шереметевым. Ну что же, бояр приняли с честью, пора и мне получить свою долю славы. Спешился и подошел вместе с Каролем и Климом к боярам. Князь Трубецкой торжественно представил меня:
– Это вот, бояре, великий князь Мекленбургский Иван Жигимонтович! Зять свейского короля Густава Адольфа и его представитель. Давно воюет с ляхами и бивал их не раз, так что прошу любить и жаловать!
Приподняв немного шляпу, я благосклонно кивал новым знакомым. Лелик и Клим кланялись более почтительно, помахав шляпами. Бояре в ответ тоже кланялись и смотрели уважительно, очевидно догадавшись, чьи солдаты прикрыли их от казаков. Только Иван Никитич Романов смотрел немного недоуменно, как видно, пытаясь что-то припомнить. Что же, знакомство состоялось, пора действовать дальше.
– Вот что, господа воеводы, князья и бояре! – звонко и громко сказал я собравшимся. – Чего мы тут стоим у всех на виду? Не ровен час, поляки какую каверзу затеют или казаки наши чего удумают. Надо бы в лагерь воротиться от греха.
Кремлевские сидельцы тихонько ахнули: «Немец по-нашему говорит!» Но мысль всем показалась удачной, и началась суета. Подводили коней одним, сажали на телеги других. Иван Никитич тем временем, улучив минутку, подошел ко мне и спросил вкрадчивым голосом:
– А не помнишь ли ты меня, князь?
– Я, боярин, столько поганых рож за свою жизнь видел, что всех и не упомню. Ты если чего сказать хочешь, так скажи.
– Скажу, князь, – ничуть не смущаясь, продолжал Романов, – отчего же не сказать. Ты, князь, от свейского короля послан, видать, чтобы уговорить нас королевича Карла Филипа царем избрать. А я к его королевскому величеству Густаву Адольфу давно расположен и голос за брата его мог бы отдать.
– Приятно слышать разумные речи, боярин. Его королевское высочество Густав Адольф, несомненно, будет благосклонен к сторонникам его брата, не говоря уж о благодарности самого Карла Филипа, – отвечал я боярину, не уставая дивиться его бойкости: не успел фактически из плена выбраться, а уже интриги плетет, сукин сын.
Однако поговорить нам не дали – к боярину подбежала женщина с озабоченным лицом, в которой я узнал мать Миши – инокиню Марфу.
– Охти мне, Иван Никитич, Миши нигде нет!
– Вот же бестолковый отрок, – с досадой отозвался Иван Никитич, – да не тревожься, матушка, найдется твой неслух, не иголка, чай!
– Да, как же найдется, он же ровно дите малое, его всякий обидеть может!
– Ну ладно, сейчас велю поискать его холопам, никуда он не денется, – огорченно вздохнул боярин с видом кота, у которого из-под носа убрали миску сметаны.
– Вот что, Иван Никитич, где я остановился, в ополчении всякий знает. Обустроишься – приходи, я гостям всегда рад, – усмехнувшись, сказал я боярину и, не дожидаясь ответа, тронул коня.
Виновник переполоха тем временем с любопытством разглядывал амуницию моих драбантов, а Казимир с лукавой улыбкой рассказывал ему какую-то небылицу.
– Здравствуй, Миша, – воскликнул я, подъезжая к ним, – ты меня узнаешь?
– Ваня, – отвечал он радостно, – где ты был? Я уж думал, и не увижу тебя больше.
– Ну что ты, Миша, это гора с горой не сходятся, а человек с человеком встретятся обязательно.
– А я матушку потерял, – поведал мне юный Романов.
– Ну, это не беда, я видел твою матушку и дядюшку – они, кстати, тоже тебя ищут. Вот что, давай я пошлю человека предупредить твоих, что ты нашелся, а ты тем временем погостишь у меня. Я ведь у тебя в гостях был, а ты у меня еще нет.
– Я могу съездить к боярину, – с готовностью вызвался Казимир.
– Съезди, голубчик, сделай милость, да возьми с собой драбантов – и на обратном пути приведете к нам перебежчиков, – отозвался я и, понизив голос, добавил: – И с боярином не торопись.
– Я бы погостил, – с обезоруживающей улыбкой отвечал нам юноша. – Но я не умею верхом.
– Ну, это не беда, боярич, это полбеды, – усмехнулся стоящий рядом Рюмин, подсадил отрока в седло и запрыгнул сзади.
Мой форт произвел на Мишу впечатление ничуть не меньшее, чем мои драбанты. А когда мы торжественно въехали в ворота и нам отдали честь караульные, он и вовсе обрадовался как ребенок. Спешившись, мы поднялись по ступенькам на второй ярус и прошли в мои покои, где нас встретила с поклоном Настя и поднесла с дороги кубки с вином. Михаил, похоже, впервые видел женщину в европейской одежде, едва не потерял дар речи и только смотрел во все глаза. Вино он, видимо, тоже пил впервые, и вскоре лицо его пылало не только от смущения. Когда Настя вышла и способность соображать вернулась к отроку, он обратил внимание на окружающее убранство. Прямо над креслом, предназначенным для меня, висел щит с мекленбургским гербом.
