«Пулевое в руку без видимого повреждения кости! Ваши действия?»
«Сквозное в область груди!..»
«Подрыв с повреждением нижней конечности! Ваши действия?»
Кто бойко, кто не очень, отвечают пацаны про шины, промедол, ИПП, остановку крови. И все больше про жгуты, про то, чтоб поближе к ране, чтоб записку со временем наложения и т. п.
Доходит очередь до Ходжи:
– Ранение в голову! Ваши действия?
Без колебаний:
– Жьгут, таварыш каптан!
Медик оторопел:
– Куда жгут?
Секундное замешательство:
– Шею, таварыш каптан…
Так Ходжа перестал числиться стрелком-санитаром.
Всего-то месяца три с тех пор прошло, но последнее время уже нет-нет да покажет зубы – надоело ему «летать».
Ох, не повезет кому-то в феврале… Из таких злые «ветераны» вырастают.
Даже порой своих «подпрягать» пытается. Хотя всего-то вторые боевые у него, а парни уж с августа ходят.
Но пока, как ни крути, он «молодой» и службу тащит на горке как молодой.
Да у Петрухи с Дядей особо и не подуркуешь. Особенно узбеку…
Дядя добрый-добрый, увалень увальнем, а кулак-то размером с гирю. Как даст с высоты под два метра – и не забалуешь…
Мышцы-то на костяк мамонтиный наросли уже. Последнее время не косят Серегу с положенной при его росте полуторной пайкой. Дядя в расчете «Утеса» первый номер. Он хоть и дембель, но таскает станину, самую тяжелую и неудобную часть пулемета. Хотя на стрельбище пару раз и весь «Утес» на спор поднимал.
Дядей он в этих самых горах стал, на первом Алихейле, в декабре 84-го. Его тогда как раз только перевели к нам из саперной роты. Там до такой степени затумкали доброго русского богатыря местные дембеля-казахи, что на огромном его теле, казалось, места живого не осталось, синяк сплошной. А ведь любого из них толкни Дядька посильнее, из палатки бы улетел. Да куда там – традиции, блин, армейские…
На ту алихейльскую операцию Дядя пошел вторым номером расчета ПК с Саней Ивановым. Того то же к нам перевели недавно откуда-то, но, в отличие от Дяди, как раз за «неуставняк» – весной уж домой Сане было. На первый взгляд был Иванов спокойным, но взрывался порой с полуоборота. И когда взрывался, рука у него была ох тяжелая. Может, от того взрывался, что частенько по ночам я его в палатке со шприцем видел, с глазами стеклянными…
Опять «попал» Дядя «на мероприятие».
Точнее, Серега Екимов попал, он тогда еще Серегой был…
На какой горке ни заночуем, Иванов сразу его за дровами посылает. А тот и рад – сам-то тепло тоже любит безгранично. Только дрова закончатся, опять Серега на склон урывает. С каждым разом все дальше и на дольше. Они как раз рядом с нами с Мордвином сидели. Только и слышно было всю ночь:
– Эй, Дядя, ты живой там? – кричит развалившийся у костра Иванов.
– Угу… – раздается откуда-то с самого низу, из-под горы, бас медвежий.
– А хуй ли так долго-то, Дядя? Погаснет – вешайся!
Это кричит Саня, у которого росту-то метр восемьдесят не будет, да и в плечах не молотобоец совсем.
В ответ снизу раздается только кряхтенье, пыхтенье, треск – и впрямь словно медведь по чаще лесной шарится.
«Эй ты, Дядя, хорош там, давай сюда уже, заебал ты… Бегом давай!»
И вот, спустя еще минут 15, на склоне показывается громадная фигура, несущая просто непередаваемых размеров гору дров. Чуть ли не стволы целые. Кряхтит, сопит, сопли замерзли до земли…
«Ну, ты, блин, даешь, Дядя!»
Саня не может скрыть в голосе восхищение. Что, впрочем, не мешает ему наградить Дядю парой пинков.
Как же – заставил дедушку волноваться.
Так и повелось с тех пор с легкой руки Иванова. Дядя и Дядя. Даже забыли многие имя его. А он не обижался – добрый был, спокойный…
Если на кого и набычится бывало – так только на среднеазиатов наших. Не забыл, видать, молодости в саперной роте.
Петруха, второй номер при «Утесе», – из Белоруссии, вроде из Западной, или с Украины. Короче, с запада откуда-то. Говорок у него своеобразный такой. И характер тоже.
Петруха нашего призыва, но к нам его из охранения перевели недавно совсем. Чего-то он там залетел, а в охранении это у них наказание такое – в роту. И правда – в ротах-то своих «крутых перцев» хватает. Да и с охранения на операции в горы-то мало кто ходит. И каково оно под конец службы начинать…
Тем более что и в ротах-то подход к таким залетчикам «индивидуальный» – все норовят запихнуть куда потяжелее – отделение АГС или минометный взвод. Чтоб не просто в горы ходить, а еще и железа на горбу тащить побольше.
Вот и угодил Петруха в минометный взвод. А там к тому времени узбеки нашего призыва шишку держали. Как раз стал я свидетелем невольным, как «знакомство» у них складывалось.
Не помню уж зачем, пошел я к минометчикам в палатку. Еще из тамбура слышу какие-то звуки странные – то ли шипенье какое, то ли визг, скрип.
Вхожу, в дальнем углу палатки стоит Петруха с топором. (Видно из тамбура заднего взял, где дрова лежат, – в палатках уже топить начали). А перед ним Давлетов и Исмаилов – шипят чего-то по-своему, но приблизиться не решаются. Остальные в стороне сгрудились – не лезут.
«Ну что, обезьяны, давайте! Кто первый подойдет, тому первому башку и расшибу».
Видно, не захотели «крутые узбеки» при постороннем лицом в повидло падать. Жить-то хочется, а по Петрухе видно – точно расшибет.
Прошипели что-то типа «вешайся» и отвернулись от него.
Так, видать, и нашла коса на камень – перевели от них Петруху к нам во взвод.
Но, видать, после разборок этих счет и у него к узбекам имелся серьезный…
В общем, повезло Ходже с напарниками на боевых.
Оба «интернационалисты» дальше некуда.
Закаленные, так сказать, жизнью.
И вот уже которую ночь тащит Ходжа службу «на воздухе» – не пускают его Петруха с Дядей на позицию. И присесть не дают. И днем поспать толком.
И не знаю уж, насколько адекватно оценивает действительность который день несущий «вахту» боец.
Ну не вмешиваться же мне в «воспитательный процесс» – да и было б за кого…
К тому же все равно не спится нам всем эти три ночи.
И вот топает Ходжа по горке. Снег под сапогами хрум-хрум…
Холодно. Воздух морозный, аж звенит, кажется…
В сторону блиндажа взводного шагов 15 – хрум-хрум…
Холодно. Все пытаемся с Олежкой угреться в своей норе – ни хрена не выходит. Раньше получалось – теперь ни в какую…
