Катя варила пельмени и возилась с котенком. Он обсох, но дрожал и все пытался куда-то ползти. Она закутала его в пуховый платок и носила на груди.
– Ну, кто – девочка? мальчик? – Настя заглянула в глаза котенку.
– Не знаю, он слепой еще…
Настя коснулась пальцем розового носика, котенок вдруг заволновался, пискнул еле слышно, потом еще раз и заискал мордочкой.
– О, смотри, титьку хочет… Дай-ка мне.
Настя развернула его, погладила пальцем и подсунула к блюдцу. Котенок лакал неумело, как будто пил, наелся быстро и тут же уснул на пуховом платке на подоконнике.
– Может, околеет еще… – Настя смотрела на него с жалостью, – девочка.
– Да?
– Трехцветная, только кошки бывают трехцветными, они счастье приносят. Кому, интересно, тебе или мне?
Настя ничего не стала говорить про Мурада. Он был ее тайной. Он мог стать ее прекрасным любовником, Настя это чувствовала. Она снисходительно посмотрела на Катю и открыла пиво. Катьке этого все равно не понять было. Катька и в пиве не понимала, чай себе налила. Маленькая еще, – снисходительно думала Настя, делая первый, большой и самый вкусный глоток.
Катя ловила пельмени в кастрюльке и возбужденно рассказывала про работу, про ресторан, как ей опять пришлось пойти в кроссовках и как ей помогли – девчонки принесли три пары туфель. Про то, как совершенно нечаянно нашлась квартира, про удивительного таксиста Макса…
Настя ее почти не слушала, пила пиво и глядела на беспомощного головастого котенка с черным пятном на бело-рыжей мордочке. Лениво пыталась понять, чем она с ним похожа, прямо чувствовала общее… Тебя папка бросил и меня… и мамки наши куда-то задевались… – усмехнулась… – и вот мы, слепенькие и голенькие, ползаем по холодным лужам нашей жизни.
9
Прошли три недели. Долгое в этом году бабье лето кончилось, небо сделалось совсем низким и серым, потекли дожди и дожди, и потребовали осенней обуви и одежды. Было уже десятое октября, суббота. Катя была выходная, проснувшись, она вспомнила, что вчера давали зарплату, и подумала съездить сегодня же и купить какую-то замену короткой куртке, плащ недорогой, может быть.
После завтрака села посчитать деньги. За это время она заработала больше пятидесяти тысяч, но в кошельке было только двадцать восемь, деньги ушли на квартиру и на жизнь. Она, хоть и знала все это отлично, а сидела расстроенная. Из старого отцовского кошелька, такого старого, что она стеснялась носить его с собой, торчали только что пересчитанные чеки. За три недели отправила матери всего четыре с половиной тысячи. Она нахмурилась и еще раз посчитала – еду, телефон, метро… – как она ни экономила, но проживала триста восемьдесят рублей в день. Катя задумалась надолго. Денег надо было так много, что все эти подсчеты были бессмысленны.
Катя вынула из внутреннего кармашка кошелька небольшую бумажку, развернула. Она уже не первый раз доставала ее, но звонить не решалась. По этим телефонам предлагали купить почку. Было очень страшно. Если бы что-то не получилось, для отца это было бы последним ударом. Перед самым отъездом в Москву он позвал ее и, будто чувствуя ее мысли, пытался говорить о чем-то таком. Просил не приносить никаких жертв, жить, как будто все в порядке, радоваться жизни. Настаивал, что его беда относится только к нему, что это и есть жертва, которая уже принесена, и других не надо, что это только умножит его несчастья.
Заломило в висках, слезы навернулись и потекли, Катя тихо плакала, глядя на отцову фотографию, стоящую на письменном столе, собрала чеки в кошелек.
Хлюпая носом, надела куртку и встала перед зеркалом – куртка была все так же мала. Она приблизилась к зеркалу, пригляделась к своему лицу, потрогала чуть осунувшиеся скулы. Плащ решила купить из следующей зарплаты.
Дождя не было. Невзрачные тополевые и яркие, желтые и красные кленовые листья липли к мокрому тротуару, плавали в мелких лужах. Чуть слышно и как будто неуместно пахло землей. Дома в это время тянуло из степи горьковато и холодно, а река почему-то не пахла. Катя дошла до угла, до запахов ванили и выпечки из кондитерской. На небо подняла глаза. На его невзрачный пасмурный клочок между домами.
Она сходила в банк и отправила домой двадцать пять тысяч. Позвонила матери. Сказала. Спросила, как они там?
– Снег идет, а у вас?
– Тут еще не было…
– Бабушкин дом не продается, даже кто и хотели, денег ни у кого нет. За Федора… начальник согласился подождать три месяца. Я была у Феди на свидании, привет велел предавать обязательно, расспрашивал про тебя.
– А сколько надо, мам?
– Это тебя не касается, Кать…
Мать помолчала, потом вздохнула:
– Ты там уж, не надрывайся… Что у тебя за ресторан такой? Себе-то оставляешь? Обувь дорогая в Москве?
– Мам, я все куплю, здесь дешевле, чем у нас, не беспокойся.
– А с отцовскими делами не ездила?
– Ездила.
– Чего говорят?
– Говорят, не самая сложная операция.
– А денег сколько?
– Примерно восемьсот тысяч… я еще выясню в нескольких местах. Говорят, можно в банке кредит взять, надо в бухгалтерии справку попросить, мне пока неудобно… Мам, здесь жизнь совсем другая, я сориентируюсь, ты не волнуйся, у нас еще есть время.
– Ну да, – задумчиво произнесла мать, – восемьсот тысяч… – она будто пыталась понять, что это такое. – У меня тут, Катька, голова идет кругом. Ты была, хоть поговорить можно было, – мать тяжело вздохнула.
– Мам, все неплохо, я постараюсь…
Мать молчала, потом заговорила тяжело:
– Мне хирург тоже про миллион говорил… Не ходи ты никуда, Кать, как мы этот миллион наберем? Видно, ничего уже не сделать. – Она опять замолчала. – Я и за Федора поэтому согласилась заплатить.
– Нет, я попробую, у меня большая зарплата, в банке на операцию не дадут, но как-нибудь иначе могут дать! Я поговорю, просто пока неудобно.
Катя разговаривала напротив своего подъезда в глухой глубине двора у всегда пустующей лавочки. Поговорив, положила телефон в сумочку и села, не глядя, на мокрую лавку. Она не верила, что ей дадут в банке столько денег. Вспомнила Настину идею о богатеньком «спонсоре», Настя недавно опять о ней рассуждала, как о чем-то, что не то что не позорно, но просто уже часть современной жизни, где много небогатых и красивых девушек и немало очень богатых мужиков. И те и другие нужны друг другу – Настя весело и загадочно улыбалась. Катя тоже улыбалась на Настино веселье, но даже не пыталась представить себе, как это могло бы быть. В ее опыте ничего такого не было, и она никогда не думала о себе, как о какой-то особенно привлекательной девушке.
И вот теперь она сидела и думала – смогла бы она что-то такое? Ради отца? она это делает, а отцу делают операцию! Пыталась представить кого-то из постоянных посетителей ресторана, как она ласково с ним разговаривает, а потом ложится к нему в постель. Эта сцена не вызывала у нее ни брезгливости, ни возбуждения. А только неловкость за то, что такие мысли вообще попали ей в голову.
