– Умер и все, кости сгнили, и какое нам до этого дело?! Нас уже нет! Так же?
– Ну, примерно…
Катя прищурилась сосредоточенно, но вдруг расслабилась и очень ясно произнесла:
– Так это же ботаника, а не жизнь! Жизнь – это серьезно!
– Это, конечно, аргумент! – улыбнулся Алексей.
– Например… ударили тебя – тебе больно! Это понятно, тут никакого Бога не надо, чтобы понять. А когда при тебе ударили другого человека? Совсем незнакомого? Тебе же тоже больно! А почему? Это же тебя не касается?! Ну?! Значит, тебя кто-то научил этой боли! А кто? Кто нас такими всех сделал, что нам больно, когда больно не нам?!
Катя внутренне волновалась, внешне же была спокойна и красива. Алексей любовался ею и готов был согласится со всем, что она ни скажет. Ему не хотелось ни о чем думать, достаточно было просто смотреть на нее.
– На самом деле где-то в глубине, в своей основе – все верят! – продолжила Катя. – Если бы люди не верили в Бога, они бы и друг другу не верили! Их бы ничего не объединяло!
– А Бог объединяет?
– Ну конечно! Как отец объединяет своих детей! – Катя с недоумением смотрела на Алексея. – Идея всеобщего братства не коммунистическая, а христианская! У нас у всех всегда был и есть один отец!
– Ты просто человек такой хороший! – Алексей поднял руки, сдаваясь.
– Ну ладно, – улыбнулась Катя, – ты меня еще не знаешь! Пойдем беседку убирать.
– А ты всем, что ли, веришь? Тебя не обманывали никогда? – спросил Алексей, поднимаясь по ступенькам.
– Обманывали, конечно. – Она стала собирать мусор. – Если людям не верить, то как жить?
Настя с Мурадом, заговорщически поглядывая друг на друга, быстро одевались у большого окна ближайшего домика. Настя в свитере, голая снизу, дрожа, натягивала трусы:
– Ну и холодрыга, отопление-то включил?! – показала на электрическую батарею: – Мы здесь спать будем?
Мурад ходил в рубашке, трусах и носках. С сигаретой во рту:
– Где мои джинсы? – возмутился было, но увидел их на тумбочке, тряхнул и, отворачиваясь от собственного дыма, плывущего в глаза, полез ногой в штанину. Потом о чем-то подумал, встал, штаны упали на пол. – Это тебе был мой подарок на день рождения! – Мурад убрал руку с сигаретой в сторону, притянул Настю и страстно и с благодарностью в глазах поцеловал. – Три дня не спали с тобой! Думал – повешусь!
Настя, целуясь, видела в окошко Катю и Алексея на берегу. Потом, надевая джинсы, наблюдала за ними. Алексей, как мальчишка, кидал камешки, выгибаясь всем телом.
– Слушай, он ее к себе на дачу возил, – сказала, все так же внимательно глядя на ребят на берегу и застегивая молнию.
– Кого? – Мурад посмотрел в окно.
– Катьку. Они там ночевали. – Настя одернула свитер, повернулась к Мураду: – Я в порядке?
– Что?! Она не девочка?! – с ужасом в глазах прошипел Мурад.
– Говорит, ничего не было.
– Не врет?
– Она не умеет. – Настя снисходительно скривилась на Мурада.
Мурад подошел к окну, посмотрел долго на Катю с Алексеем, повернулся:
– Вот почему не она, а ты стоишь на рынке.
Настя нервно и небрежно глянула на Мурада. Они оделись, вышли на солнышко, Настя задрала голову на небо и спросила расслабленно, как будто просто так:
– А для тебя рынок – лучшее место на белом свете?
– Что-о? – теперь Мурад смотрел на Настю снисходительно, как на дурочку. – Это в ваших ленивых и нелюбопытных, – Мурад поднял палец, – это не я сказал – русских бошках азербайджанцы только торговать умеют. – Он говорил беззлобно, улыбался весело, но видно было, что Настины мозги он ценит невысоко.
– А что вы еще умеете?
– Мы лучшие нефтяники! Мы чемпионы мира по шахматам, мы …
– Да ладно, я просто так спросила. Где шашлык будем делать? – Она пошла к беседке и добавила негромко. – Вы еще самые богатые и щедрые… и честные, блин.
– Что-о? – не расслышал Мурад.
– Проехали, про шашлык спрашиваю, – крикнула, не поворачиваясь, Настя.
К турбазе подъехал микроавтобус, из которого стали выходить девчонки с рынка. Сторож открыл ворота, и автобус въехал на территорию.
Перетаскали все в беседку. Мурад засучил рукава и взялся за шашлык, девчонки накрывали стол, молдаванин Ваня разливал сладковатое вино из пластиковых пакетов по пластиковым стаканчикам, раздавал их и поднимал один и тот же тост:
– Нашей Насте двадцать пять, Настя ягодка опять!
Все чокались, мяли стаканчики, плескали вино, в беседке было шумно, суетно и тесновато. Катя с Алексеем стояли на ступенях. Алексей пил водку, Катя – сок. Когда Ваня в очередной раз запел про ягодку, Настя, нарезавшая сыр, прервала его:
– Такой тост мы уже пили, скажи еще какой-нибудь!
Ваня, поднесший уже стаканчик к губам, растерялся, даже покраснел остреньким носом и сказал:
– За самую красивую продавщицу на нашем рынке!
Девчонки засмеялись, переглядываясь.
– Ну, Ваня, тебе Машка сегодня даст! – прозвучал чей-то звонкий приговор.
– Или не даст! – захохотал Мурад; он закончил насаживать шашлык, положил последний шампур в общую кучу, пошевелил разожженные угли и поднял мокрой от мясного сока рукой свой стаканчик: – Присоединяюсь! За самую красивую и самую двадцатипятилетнюю Настю. Давайте!
К беседке приближался Октай с незнакомым парнем спортивного вида.
– О! Какие люди! – расцвел Мурад и, схватив полотенце и вытирая руки, стал выбираться из беседки: – Славик, дорогой!
Они поздоровались. Мурад повернулся ко всем.
– Прошу любить и жаловать! Вячеслав, чемпион мира по боксу! А?! Девушки, не зевайте!
Славик был одет в спортивный костюм от «Боско» с яркой надписью «Россия» на груди и спине. Он был очень крепкий, раскачанные ноги и плечи бугрились сквозь дорогой трикотаж, но хотел выглядеть еще круче: ноги ставил широко и косолапил, и руки… ну никак не опускались вдоль тела, а торчали от изобилия сил в разные стороны. Октай передал Насте пакет с подарком. В нем были духи и бутылка виски. Настя поставила бутылку на стол, стала вскрывать духи.
– У меня тоже подарок! – напомнил Алексей Кате.
– И у меня…
– Отзови ее, я сейчас принесу. – Алексей побежал к домикам.
Катя отдала Насте маленькую коробочку. Блеснуло тонкое золотое колечко с небольшим красным камешком.
– Ой, Катька, это что? Рубин?
– Нет, гранат.
– Какой красивый! Дорогой?! Я такой хотела как раз, я тебе говорила… – Настя обняла Катю и шепнула на ухо. – А эти толстячки бедненькие на туалетную воду разорились… – она презрительно скорчилась.
