– Простите, извините! – Лин начала проталкиваться против течения, надеясь поскорее вырулить обратно на Сорок Вторую; где-то там был автобус до дома…
Какой-то парень оскалился на нее.
– Эй, тут одна из этих чертовых китаёз лезет!
Все в ней так и окаменело от страха. Ну зачем она так поторопилась избавиться от Грейси и Ли Фань. Спокойно, просто иди на остановку; главное, добраться до остановки, сказала она себе, продолжая идти. Но парень с друзьями уже шагали за ней.
– Эй, ты… девчонка! – Голос уже не смеялся; его обладатель явно решил что-то доказать себе и миру. – Ты далеко собралась? Я с тобой разговариваю!
Сердце Лин глухо бухало; назад она оглянуться не отваживалась. Преследователи, впрочем, были уже близко, а автобус – увы, слишком далеко. Всего каких-то три месяца назад она могла бы кинуться наутек; теперь же лязганье ножных скоб гонгом гремело в голове, а руки тряслись от попыток так быстро двигать костылями. Стоит неправильно поставить ногу, и потеряешь равновесие, упадешь, а там… Некоторые прохожие наблюдали за происходящим с выражениям вялого недовольства на лицах, а один даже проблеял:
– Эй, вы! Оставьте ее в покое!..
Но в основном люди мельком глядели на них и просто шли дальше. Никто не заступил шпане дорогу. Лин держала голову низко, но глазами рыскала по улице, ища место, куда можно было бы рвануть за помощью. Неоновая вывеска в витрине ресторана похвалялась: «ЛУЧШИЙ РОСТБИФ В НЬЮ-ЙОРКЕ», – а ниже красовалось простое (и совершенно новое) рукописное объявление: «Китайцам вход воспрещен».
– Ты что-то далеко от дома забралась! – выдал человек за спиной. – Ты вообще английский-то знаешь?
Он уже был совсем близко; она чуяла запах его одеколона после бритья. Справа мелькнула гигантская афиша театра «Новый Амстердам». Лин сменила курс и поспешила туда. Внезапно костыль ушел глубоко в рытвину, немилосердно дернув все тело назад. Она чуть не зарыдала. И тут из переулка со служебным входом вышел Генри, дыша теплом на закоченевшие руки.
– Генри! – взвизгнула она. – Генри!
Он увидал ее, рука на автомате взлетела… и замерла в воздухе.
– Помоги м… – Ком льда пополам с грязью ударил ее, выбил из равновесия, и Лин упала.
Сумочка покатилась наземь, замок отлетел, и все содержимое рассыпалось по мостовой.
– Грязная китаёза! Вали домой! – прокричал довольный собой юный американец, проносясь мимо с друзьями и хохоча во все горло.
Я уже дома, хотела было сказать Лин, но слова вмерзли ей в горло, и она осталась сидеть в луже посреди Сорок Второй улицы.
– Трусы! – заорал Генри.
Он уже был рядом, помогал встать, подбирал костыли, сгребал с тротуара ее вещи и совал их обратно в сумку.
– Лин! С тобой все нормально?
– Я в-в пор-рядке, – выдавила она; в глазах стояли слезы. – Мне… мне просто надо домой.
– Хорошо, я тебя провожу, – Генри осторожно отряхнул грязь с ее пальто.
Тут его взгляд впервые упал на ее скобы, на ее костыли и безобразные черные ботинки, и улыбка на мгновение померкла. Однако тут же вернулась, слишком любезная, какая бывает у вежливых людей, которые не хотят вас расстроить. И тогда слезы, которые она таким трудом держала подальше, потекли по лицу, сразу все, горячие и позорные.
– О! О, дружочек, ну ты что! – Генри обнял ее за плечи, и она вся одеревенела под его касанием.
– Ой, прости, – спохватился он, отпуская ее. – Ты прям вся сама не своя. Как насчет чашки горячего шоколада, а потом уже домой, а? Ты же любишь какао?
– Я в порядке. Просто покажи мне, где тут автобус.
– Ты знаешь, у меня твердое правило: я никогда не пью шоколад в одиночестве. Мне религия запрещает.
– А у тебя, стало быть, и религия есть? – фыркнула Лин.
– Ну… нет. Практически нет. Но если бы да, такова была бы первая заповедь.
Лин вытерла глаза тыльной стороной руки и искоса глянула на Генри. Он стоял рядом в своем твидовом пальто: хрупкие плечи вздернуты аж до ушей, толстый клетчатый шарф вокруг шеи, ее сумочка болтается на изящных пальцах – весь такой рождественский подарок, только оберток многовато. Выглядел, надо сказать, совершенно нелепо – она бы и рада была рассмеяться, да только вместо этого слезы текли и текли.
Совсем недавно, в кино, ее переполняло ощущение чуда – весь этот мир атомов… и перемен… и возможностей… Теперь он в одночасье стал совсем другим, и этот новый мир ей не нравился. Снег продолжал сеять с небес, облепляя их мокрыми хлопьями.
– Ладно. Одно горячее какао, – сурово сказала Лин, забирая у Генри сумочку. – Если только найдешь место, куда меня пустят.
Она кивнула на «Китайцам вход воспрещен».
– О, не волнуйся, я знаю как раз нужное место, – сказал Генри и галантно предложил ей руку колечком.
– Прости, что это всего лишь чай, – сказал он. – Но он, по крайней мере, горячий.
Они сидели за крошечным столиком с мраморной крышкой в подвальном баре на узкой улочке в Гринвич-Виллидж. Лин дула на почти кипящий чай и подозрительно оглядывалась на красные обои, больше подходящие борделю, чем чайной; на женщин с коротко остриженными волосами и в не слишком-то женственных костюмах… на мужчин, сидящих как-то очень близко друг к другу…
– Что это за место? – прошептала она после долгого, неудобного молчания.
– Безопасное прежде всего, – отвечал Генри, наливая себе в чай молока. – Почему ты мне раньше не сказала правду?
– Не хотела, чтобы ты меня жалел. Хватит с меня зевак, которые таращатся на мои ноги с ужасом. Или с тем, что у них сходит за сострадание.
Она попробовал хлебнуть чаю: он все еще был слишком горячий.
– Просто… в мире снов я такая, какой была всегда. Я могу бегать и танцевать. Я там сильная. Не как тут. Не хотела, чтобы ты видел меня такой – слабой.
– Дорогая, ты можешь быть какой угодно, но вот слабой – уволь. И как давно ты уже… – Он умолк, не найдя слова.
– Калека? Раз уж мы об этом все равно заговорили, нет смысла миндальничать, – отрезала Лин. – Не так уж давно. C октября.
– И ты всегда?..
– Это был детский паралич, – твердо сказала она.
Генри кивнул.
– Мне очень жаль, – сказал он, помолчав.
– Почему? Ты здесь совершенно ни при чем.
– Нет. Но мне все равно очень жаль. Это ужасно несправедливо.
– А никто и не обещал, что жизнь будет справедливой. Именно поэтому я и люблю мир снов. Это единственное место, где я чувствую себя собой. Где я свободна.
– За это я выпью, – сказал Генри, поднимая свою чашку и делая глоток. – За место, где мы можем быть свободны!
Двое джентльменов за крайним столиком встали и пошли танцевать: сплетенные пальцы, щека к щеке. Лин очень старалась не пялиться на них и надеялась только, что ее дискомфорт не слишком бросается в глаза.
