Собирался дождь, и вместе с ним, как обычно, что-то собиралось в моей душе и готово было прорваться, но он опередит, несомненно, опередит!
– Смотри, папа, какие облака, – сказала Маша. – И как низко! Почему ты не смотришь?
– Я не люблю смотреть картинки, – сказал я. – Они стоят перед глазами, и все. Спрячь Ваксу под куртку! Я люблю, когда в мире завертится, а природа растерянна, не знает – во что она в следующий момент превратится. Я люблю, когда врасплох и наудачу. Может, так, а может, и иначе.
– Почти стихи, – засмеялась Маша. – Хотя я ничего не поняла. Я думаю, что ты любишь только беспорядок, как дома, ты уверен, что все разбросаешь, а потом придет мама и уберет. Ты думаешь, что и с этим облаком мама тоже справится?
– И с облаком, и с дождем, и с тобой, и со мной, и с Ваксой. Пойдем, надо успеть до дождя.
Но дождь уже начался, а в самом конце переулка стояла мама, которая вышла нам навстречу.
Старушка не обманула. Действительно, в этом доме жили удивительные люди, но все почему-то старенькие. Будто самое удивительное начинается только тогда, когда все вот-вот закончится.
Были старушки легкие, как ее хозяйка, были наилегчайшие, хотя они и весили много, были просто старушки, да и у тех газовый платочек вокруг шеи повязан. Мужчины были тяжелые, благопристойные, с сединой и гитарой. По вечерам предпочитали в холле музицировать, а не смотреть телевизор. Помнили себя, напоминали о себе, жили.
– Ах, какая умная у вас собачка, – говорила одна из соседок, сидя напротив Ваксы в кресле. – И как вам удалось угадать в такой замухрышке столько ума, понимания! С ней и жизнь кажется теплей. Скажу по секрету, я всегда любила к вам приходить, но с появлением вашей Ваксы…
– Я знаю, – радостно объявила старушка. – Мне и самой стало как– то уверенней жить, я совершенно перестала держать корвалол у постели. Проснусь, посмотрю на нее и снова засыпаю, честное слово!
– Да, успокаивает, – согласилась гостья. – Совершенно, совершенно успокаивает. А какие манеры! Вы заметили, как она смотрит, когда я вам показываю мои старушечьи фуэте? Другая расхохоталась бы, а эта, я бы сказала, смотрит как-то сочувственно.
– Что вы, ей нравится, как вы танцуете! – воскликнула старушка. – И мне тоже нравится.
– Танцуете! Как я танцевала, скажите лучше. Стоило мне чуть-чуть приподнять юбку на сцене и опустить глаза, знаете, так томно, как зал вскрикивал от нетерпения, и только тогда я начинала!
И она приподняла юбку над домашней туфлей, под которой обнаружился беленький вдовий носочек, и тут же опустила.
– Не получится, – сказала она. – Смешно, но какие-нибудь сорок лет назад получалось. Я разучилась дышать. Танец – это прежде всего правильно поставленное дыхание.
– Что вы, – сказала старушка. – Вы очень неплохо дышите, внятно, сильно, я прислушивалась.
– А зачем вы прислушивались? Признайтесь. Чего вы боялись? Нет, вы только взгляните – с каким сочувствием смотрит на меня ваша собачка!
И она бросилась обцеловывать Ваксу, как и все, кто заходил в эту комнату, и Вакса, надо признаться, не находила это особенно приятным, за жизнь в этом доме у старушек образовывался какой-то специфический запах.
Но все же это ломание, жеманство, старомодная речь Ваксе о чем-то напоминали. Это было продолжением бала, самого настоящего дворцового бала, которого Маша не видела, конечно, но догадалась, догадалась! Недаром она учила Ваксу, как сидеть на балах, устраиваемых в большой комнате, и не мешать беседе старых людей.
– Ничем не выдавай себя, Вакса, – говорила Маша. – Представь себе: они вельможи и не должны заметить, что ты первый раз на балу.
Теперь она могла убедиться, как Маша была права, все правда, здесь только и разговоров что о каких-то необыкновенных принцах, знаменитых танцовщицах, о том, кто из них, как и во что превратился, потому что, оказывается, даже сказочный принц способен постареть и превратиться в никому не нужный хлам. Недолгая жизнь красивых людей!
Но зато, пока кое-кто из них был здоров, в маленькой комнате была толкотня, приятная старушечья толкотня, когда повернуться негде, и не менее приятная беседа. Конечно, никто из них не был способен подхватить Ваксу и понестись от окна к окну, показывая ее всему миру, как Маша, но зато энергией, которой та зарядила Ваксу, собачка готова была поделиться с подругами своей новой хозяйки.
– Как же у вас мило, – говорили они старушке. – Нашли бы и для нас что-нибудь. А то на этой субботней распродаже ничего, кроме поролоновых попугаев, не отыщешь.
И, перейдя на шепот, они начинали обсуждать, что происходит в доме с разрешения дирекции.
– В доле, – говорила одна из них. – Директор в доле! Совершенно точно известно, что от прежнего места работы он ничего не оставил. Головешки одни, как на пожарище!
– Прикрывают, – говорила другая. – Ох, прикрывают. И зачем прикрывают – ясно. Им нужно, чтобы мы все перемерли, и тогда на этом месте гостиницу откроют!
– Почему перемерли? Что вы такое неприятное говорите?
– И яйца, в столовой просили больше одного не выдавать.
– А яйца тут при чем?
– Не знаю.
И они таинственно, совсем в другом настроении расходились.
– Старость, деточка, – объяснила Ваксе старушка, – очень дурная штука. Своей жизни нет, и потому везде мерещатся заговоры. Хотя, конечно, дыма без огня не бывает!
А в общем, все складывалось для Ваксы как нельзя лучше. И старушка добрая, и муха с появлением Ваксы присмирела и не мешала старухе спать, а ползать по себе Вакса ей разрешала, все веселей.
Надо было доживать жизнь вместе с хозяйкой комнаты, вот что было не очень весело. Общение со старостью, оказывается, старит, а если это еще и противная старость, то просто убивает.
В других комнатах было совсем худо, Ваксу приносили в гости, и она не находила на полках ни одной игрушки, кроме поролоновых попугаев, да изредка что-то странное, именуемое гжелью. На стенах фотографии, реже детей или близких, чаще самих обитательниц, которым было приятно видеть себя затянутыми в корсет, в бальных платьях или в тот момент, когда они лихо завязывали пуанты, демонстрируя великолепные ноги, прикрытые белоснежной пачкой.
У очень немногих были собственные книги. Обычно из комнаты в комнату передавалась всего одна, очередная, кем-то уже прочитанная и рекомендованная, и старушки передавали ее, честно переписывая в библиотеке из формуляра в формуляр.
Потом возникала другая книга, еще интересней предыдущей, и тоже передавалась. У ее же хозяйки библиотека была своя, правда, небольшая, но настоящая, из книг, которые она с удивительной методичностью перечитывала всю жизнь.
