Когда Валентина Георгиевна, уже при мне, поступила в наш театр, она была женой Каплера, интересной молодой женщиной. На моих глазах она рассталась с любимым человеком, оставшись совсем одна, и перенесла это мужественно, сдержанно, сохранив доброту, ровность и мудрость. Токарская всегда принимала жизнь такой, какой она была.
До последних дней она выходила на сцену и ушла из жизни, красиво отметив свое 90-летие. В моих глазах Токарская всегда останется прекрасной мужественной женщиной-актрисой.
Иногда от некоторых актеров исходит какая-то магнетическая сила личности, и это прекрасно, нужно, необходимо. Ведь недаром когда-то крупные актеры, сумевшие выразить чувства наиболее передовых слоев общества, становились властителями дум. Искусство – синоним понятия красоты, гармонии, нравственности, веры и совести человека. А мы задыхаемся от нехватки этих качеств!
Актер имеет право на творчество. Но ведь в чем трудность нашей актерской жизни? Если, как говорится, режиссер меня не видит, не хочет видеть – у меня пропадает желание его переубеждать. Это как любовь. Меня не любит такой-то человек, и я не могу своей волей заставить в меня влюбиться. Чем больше я буду добиваться, тем хуже будет. Так мне кажется.
Я думаю, что правильно делала: ни единым упреком не досаждала Плучеку своей болью, своей мечтой – сыграть Раневскую в «Вишневом саде». Я просто сыграла ее в другом театре. И в этом есть человеческая гордость. Правда, казалось бы, что человек, ведущий свой театр, отвечающий за своих артистов, мог поинтересоваться, что же это такое – работа его актера в другом театре? Но этого не случилось. Наоборот, этого события как бы и не было…
И подобное происходит не только в нашем театре. Чаще всего мы, коллеги, работающие рядом, то ли оттого, что привыкаем друг к другу, то ли оттого, что собственная судьба поглощает все силы, мало интересуемся друг другом. Редко видим чужие работы на стороне, не хватает времени, сил, любопытства. Еще чужих иногда смотрим, а своих очень редко… Оттого, я думаю, все мы достаточно одиноки, чувствуем, что никому ни до кого дела нет. Нужно иметь мужество и веру в себя, чтобы не сникнуть от этого безразличия. И тут помогает зритель – он наш спаситель.
Моя последняя встреча с Андреем Мироновым как с режиссером и партнером была в спектакле «Тени» по пьесе Салтыкова-Щедрина, который был выпущен в марте 1987 года.
В центре – судьбы двух молодых людей, связанных прошлой дружбой. Они – как два лика раздвоенной личности. Никто из них не родился негодяем, но один им становится, а другому не хватило характера и силы воли стать его антиподом.
Я была очень признательна Андрею Миронову, что он, замечательный друг, пригласил меня в свою постановку. Наши репетиции проходили непросто. Андрей боролся с моей узнаваемостью, специфичностью, я прислушивалась и старалась выполнить то, что от меня требовал режиссер, но иногда пыталась отстоять и какой-то свой взгляд на роль. Мне казалось тогда, что ему хотелось соединить в этом образе многие качества, которые он считал в человеке абсолютно неприемлемыми. Отсутствие ума, культуры, интеллигентности. Иногда казалось, что, по его замыслу, моя Ольга Дмитриевна своим видом и манерами должна была напоминать современную недалекую чиновницу. Я же прежде всего воспринимала ее как женщину, не желающую расстаться со своими былыми успехами. Бывшая провинциальная «красавица» довольно доступного поведения, в данный момент царственно недовольная тем недостаточным вниманием, которое ей оказывают окружающие мужчины, увлеченные ее молоденькой дочкой. Мы оба сходились в том, что я не должна была играть этот характер грубовато и излишне сочно.
Прислушиваясь к требованию режиссера «себя не заявлять», я вспоминала советы Немировича-Данченко (в письме Станиславскому по поводу Сатина):
«1. Не навязывать свою роль и себя публике. Она сама возьмет ее и Вас.
2. Не бояться, что роли не будет, если Вы не заиграете там, где Вам играть много не приходится по самому положению. Если роли нет – ее почти нельзя сделать, а надоесть раньше времени легко.
3. Знать назубок.
4. Избегать излишеств в движениях.
5. Держать тон бодрый, легкий и нервный. Беспечный и нервный…»
Я понимаю, как мы далеки по своей значимости от этих великих людей, но улавливаю в этих советах и то, что происходило в наших взаимоотношениях с Мироновым-режиссером, постановщиком спектакля. Он хотел увидеть меня другой, и это прекрасно, я сама этого хотела, но я как женщина не выражалась полнокровно в своей роли, а в основе образа моей героини должна обязательно присутствовать женщина. Но вот как соединить в себе все это! Ведь и тема спектакля, созвучного нашему времени, – борьба за успех любой ценой, в которой лучшие человеческие порывы гибнут. И моя Ольга Дмитриевна – жертва своей страсти, своего стремления царить. В этом драматизм роли, ее сатирический трагизм. Поэтому если я, упиваясь своей царственностью, неотразимостью, буду смешна и жалка для зрителя – это нормально. Я не боюсь быть смешной и жалкой, наоборот, даже хочу, но моя Ольга Дмитриевна ощущать себя такой не должна. «Я – царица, все, кто этого не понимает, жалки и ущербны» – вот ее кредо. Но в конце концов мы с Андреем всегда находили общий язык, общее решение. И мне кажется, что у нас что-то получилось!
В одном из интервью Жан Габен говорил: «Добывай каждый кадр из недр себя, как шахтер добывает уголь». Добывать из недр себя… Если быть по своей природе сатирической актрисой, то все проще: подмечать все дурное и показывать это остроумно, весело, узнаваемо.
А если я не сатирическая актриса, а только в силу обстоятельств оказалась в этой сфере, как мне через себя все-таки добыть необходимую сатирическую правду или правдивую сатиру? Наверное, мне это дается труднее, чем многим нашим актерам! Но ведь тем ценнее, если что-то получится, если твои старания принял и понял зритель. Это – награда за все.
Наверное, трудно описать зарождение другого человека в тебе самом, и в то же время это – чудо нашей профессии, счастье и горе ее.
Помню, когда я репетировала в спектакле «Ложь для узкого круга», я любила свою роль, так как разоблачала через нее ненавистные мне человеческие качества, но я не была в стороне, напротив – играла ее как исповедь уродливой души, но души со своими страстями, болью, стремлением к своему идеалу, и эта роль была моей плотью и кровью, как могли бы быть роли Кручининой, Катерины, мадам Бовари. Только души этих женщин – прекрасны, а душа Клавдии Бояриновой изуродована излишним честолюбием, неверием в человека, безжалостностью, бездуховностью.
Счастье нашей профессии еще и в том, что в момент душевного одиночества, холодного вакуума, не заполненного человеческими чувствами, они – роли – в нас самих, они с нами, и мы не так одиноки.
Иногда, если очень тяжело на душе, если не спится долгой ночью, я мысленно молю Бога: пусть мои боль, тревога, одиночество уйдут в роли, пусть я освобожу душу в единении со зрителем. Ведь зритель чувствует, пустой или не пустой человек перед ним, он тянется к искренности, ему тоже становится легче, если он поплачет или посмеется со мной.
