И эту главу о своей жизни я могла бы так и назвать: «Я давным-давно не та…»; да, пожалуй, в жизни я уже другая. С возрастом я стала больше внимания уделять своему внешнему виду. Утром встаю и сильно себе не нравлюсь: лицо серое, глазки маленькие, губы бледные – в общем, смотреть на себя не хочется. И тогда я начинаю подправлять природу – подводить глаза, пудрить лицо, подкрашивать губы и ресницы – и когда становлюсь похожей на себя привычную, немного утешаюсь, надеваю платье, и если вес все тот же, я для себя становлюсь прежней. Ну а если надо идти на торжественное мероприятие, тут уж стараюсь побольше… Я всегда смотрю на себя в зеркало перед выходом на улицу. Зима, холодно, перебираю в уме, какую надеть шубу, какую шляпку или меховую шапочку, какие сапожки: удобные, но менее элегантные или более нарядные, но в которых устают ноги. Наверное, надену те, что удобнее. И вот любимое пальтишко из черной каракульчи (я сшила его тридцать лет назад, а потом реставрировала) с черным песцом и черная шляпа из такого же меха. Конечно, лицо слегка подкрашено (без тонального крема оно такое невыразительное), подведены глаза и губы. Надвинув на пол-лица шляпу, я выгляжу вполне прилично. Благополучная дама, которая знает, как нужно одеться в ее возрасте. Вообще, надо сказать, я оказалась на старости лет модницей, всегда что-нибудь хочется купить, сшить, надеть, побаловаться нарядом, как в молодости.
В театральном мире есть и искренность, и преувеличенная фальшь – много добрых слов говорится о внешности, об обаянии, о том, что на меня равняются более молодые, что я пример того, как надо выглядеть, вести себя. Верю всему наполовину, но, в общем, приятно, и продолжаю стараться не пугать окружающих своим видом, не отягощать печалью, тревогами и переживаниями. Ведь зрители видят меня не только на сцене или экране телевизора, но и на улице. Очень не хочется, чтобы при виде меня у них возникала печальная и жестокая мысль: «Боже, как она постарела!» Все знают мой возраст, и если я кому-то кажусь моложавой, подтянутой, ухоженной, нераспустившейся, меня это радует и вообще кажется необходимым быть именно такой.
Я люблю походить по магазинам одежды, полюбоваться красивыми вещами. И чаще всего я их не покупаю не столько из-за непомерных цен, сколько потому, что то, что красиво на витрине, совсем не так выглядит на мне. Поэтому предпочитаю не ультрамодные вещи, а только те, которые мне идут, в которых удобно, комфортно.
Когда устаю или чем-то расстроена, люблю забраться к себе на кровать, под теплый плед с журналом мод и успокаиваюсь в наивных мечтах примерить на себя кое-что из увиденного. Но старенькие вещи люблю, в них репетирую и, кроме того, когда я надеваю то, что носила двадцать-тридцать лет назад, и все это мне впору, радуюсь, что хотя бы вес остается прежним.
Я стараюсь так подробно описать свои житейские радости, потому что раньше вся моя жизнь проходила только в театре, на сцене, в ролях. Сейчас, когда я понимаю, что возраст заставит меня быть более свободной от театра, я хочу возрадоваться и возблагодарить саму жизнь за все хорошее, что в ней есть. Может быть, это и не великие события, но именно в этой обыденности и есть радость.
Дома я ухаживаю за мужем, готовлю завтрак, мою посуду, иногда пытаюсь приготовить что-то вкусное и, когда получается, очень этому радуюсь. В моей комнате люблю некоторый беспорядок: около кровати – книги, тексты ролей, журналы, тут же телефон и деловая книжка, без которой я не в состоянии запомнить все мелкие дела. Их, как ни странно, много. Сейчас я уже отошла от дел в СТД, а было время, когда работала там секретарем и возглавляла Социально-бытовую комиссию. Там мне очень нравилось: у нас были деньги на помощь нуждающимся, больницы, здравницы, где весело и по-семейному отдыхали в летнее время артисты, а зимой, после Нового года, приезжали дня на три в Подмосковье, катались на лыжах, любовались на искрящийся снег, на огромные сосновые ветви под пушистым белым снежным покровом. И краснощекие, голодные, усталые, счастливые выпивали граммов пятьдесят-сто водки и закусывали соленым огурцом.
В конце 90-х моя работа заключалась главным образом в том, что мы ходили и добивались оказания помощи нашим ветеранам, устраивали благотворительные концерты, на которые охотно соглашались известные актеры, и весь сбор шел на помощь нуждающимся. Все силы уходили на то, чтобы сохранить наш Союз, сохранить наши здравницы, не дать почувствовать старым одиноким людям, что они забыты. Чем труднее жизнь, тем больше возникает разных инициатив, как помочь в трудную минуту человеку, и когда это удается, это радует.
Я очень любила, когда устраивались чьи-то юбилейные вечера, всегда с радостью поздравляла, иногда подготавливала специально для юбиляра какую-нибудь песенку с юмористическим текстом.
В день 70-летия Бориса Александровича Львова-Анохина, который проходил в помещении МХАТа, я пела ему куплеты Периколы из одноименной оперетты и имела огромный успех, чего никак не ожидала. Правда, успех этот был благодаря молодому режиссеру Андрею Сергееву.
На мне был прелестный костюм, легкий и поэтичный, и я выглядела как опереточная примадонна; да и вера в меня режиссера была такой сильной, что я сама себя не узнавала, так была свободна, счастлива и кокетлива. После этого выступления наша талантливая, умная и достаточно язвительная на язык критик – Вера Максимова – сказала мне: «Как жаль, что в вас погибла опереточная актриса». А я никогда в жизни не думала, что могла быть артисткой этого жанра. Вот как часто актер не знает, что он может, а чего не может делать на сцене.
Начала писать о бытовой жизни, а невольно опять в мыслях театр, сцена, роли, моя дальнейшая судьба… Но остановлюсь… Возраст диктует свои условия.
Пришло время, и мы с мужем оставили свою квартиру на Новом Арбате, где прожили тридцать лет, и переехали в тихий переулок, в новый дом, тоже в двухкомнатную квартиру, но чуть более просторную и комфортабельную.
Инициатором всех переездов всегда был мой муж, и всякий раз, переезжая, он вдохновенно создавал нам новое гнездо. Никогда вдохновение и страсть к красоте и уюту не оставляли его. Ему мало нашей квартиры, он обустраивает весь этаж: вешает шторы, ставит диван, и кресла, и столик с цветами в общем холле. Наверное, люди, живущие в доме, удивляются, а может быть, радуются такому уюту в общественных местах. Если бы жизнь у нас сложилась, как в сказке или как в других странах, где известные артисты имеют свои дома, у нас был бы очень красивый дом, цветы и животные: лошади, собаки, кошки, птицы – и мы бы всех любили. В общем, рай на земле.
Но и то, что имеем, для нас – наш маленький рай, уголок, где отдыхает душа.
Конечно, по сравнению с очень обеспеченными людьми это предельно скромно, да и люди, думающие, что у всех известных артистов всего так много, наверное, были бы разочарованы той скромностью обстановки, которая есть у нас. Но нам хорошо.
У нас, к счастью, нет своей дачи. «К счастью» потому, что мы не умеем на ней трудиться, а на своей даче надо трудиться, надо всегда что-то в ней подправлять, беспокоиться о ней, в нашем возрасте это уже трудно. Поэтому мы снимаем дачу в Серебряном Бору и очень любим свои две маленькие комнатки и веселую солнечную террасу, увитую зеленью. В окно нам сияет своей красотой роскошная сирень, а потом благоухает дивный жасмин.
