Местность была совершенно открытой, и с дальних высот противник просматривал участок шоссе, примыкавший к передовой. Игнасио поставил машину за полуразрушенным домом, а мы пешком прошли к наблюдательному пункту. Заметив наше возвращение, он вывел машину на шоссе и поджидал нас. В этот момент послышался выстрел 83-миллиметровой немецкой пушки, затем — свист приближающегося снаряда, а за ним, несколько в стороне от дороги, его разрыв, примерно на уровне домика дорожного мастера. Едва мы тронулись с места, как вражеская батарея открыла беглый огонь. Снаряды стали рваться с обеих сторон шоссе. В моем сознании со всей отчетливостью возникла обстановка недавней гибели Матэ Залки.
Я взглянул на Григория, сидевшего рядом со мной. Он спокойно закуривал сигарету. Затем локтем руки уперся мне в грудь, заставляя распрямиться. Оказывается, слыша свист летящих снарядов, я машинально нагнулся.
— Закури, это успокаивает, — сказал он и, помолчав, усмехаясь, добавил: — Раз родились, все равно умрем…
Я замечал, что на войне некоторые избегают разговоров о смерти, другие, наоборот, слишком часто говорят о ней, но каждый втайне надеется, что его-то она минует.
Однажды был у нас разговор о храбрости. Говорили об одном товарище, который в любой обстановке якобы не испытывал страха. Некоторое время Григорий молча слушал и не принимал участия в общей беседе. Но на его лице все больше проявлялось выражение досады и недовольства. Наконец он заговорил:
— Людей, которые не чувствовали бы страха, не существует. По-моему, все дело в том, что некоторые люди — а их немало — умеют преодолеть его то ли из сильно развитого чувства долга, то ли из нежелания показать другим свой страх…
Все мы ждали, что он скажет дальше. И вот после недолгого молчания он добавил:
— Иногда в опасной, рискованной ситуации человек совершает поступки интуитивно, как бы несознательно… — Он усмехнулся, вспоминая что-то, и закончил — Так не раз бывало и со мной. Но вот какая штука получается. Потом, ночью, мне казалось, что это был не я, а кто-то другой…
…Неслись дни, недели, месяцы. Мы могли одновременно посылать в тыл противника по несколько групп на разных участках обширного Центрального фронта. Группы взрывали в тылу врага мосты, линии электропередач, минировали дороги, брали пленных, устанавливали связи с надежными людьми, оставшимися на территории, захваченной мятежниками. Не обходилось без стычек, и порой мы несли потери в людях. Это была война…
В декабре 1937 года республиканские войска успешно начали наступление на Леванте и взяли город Теруэль. Как всегда, Франко срывал злобу на Мадриде, подвергая его жестокой бомбардировке и обстрелу.
В эти дни Сыроежкин приехал в город.
По обыкновению, он явился без предупреждения в самый разгар артиллерийского налета, длившегося уже вторые сутки.
— Давайте обедать или ужинать. Как хотите?… — предложил он, когда вошедший за ним Пако положил у дверей сумку с продуктами, привезенными ими из Валенсии.
Снаружи все продолжало грохотать. В наступивших сумерках разрывы вспыхивали, как зарницы, над крышами домов…
Перед тем, как сесть за стол, Григорий сказал:
— Там, у подъезда, я встретил Симону. Пригласим ее? — и, не дожидаясь нашего ответа, вышел из комнаты.
Через несколько минут он появился вновь в сопровождении Симоны Гринченко, московской переводчицы военного советника 11-й испанской дивизии Энрике Листера. Очень красивая, совсем еще молодая девушка с насмешливыми глазами была общей любимицей.
Именно 11-я дивизия после ожесточенных боев взяла Теруэль. В декабре 1937 года в Теруэльских горах стояли необычные для Испании морозы, температура упала до минус 20. Молодые бойцы дивизии жестоко страдали от непривычного холода, среди них было много обмороженных. Поднять людей в решительную атаку было в этих условиях совсем нелегко. И вот Симона Гринченко пошла вперед с пистолетом и гранатой в руках, увлекая за собой обмороженных бойцов. Она первой ворвалась в Конкуд, ключевую позицию фашистов у Теруэля. В период Великой Отечественной войны Симона сражалась в тылу у гитлеровцев, в прославленном отряде Дмитрия Медведева. Это она в лесу нагретым на костре топорищем гладила отважному советскому разведчику Николаю Кузнецову немецкий офицерский мундир, который он носил, проникая в стан врагов.
В тот вечер в Мадриде Симона шутила, заразительно смеялась, а когда мы попросили ее рассказать об атаке на Конкуд, она очень коротко ответила:
— Уж очень холодно было, нужно было разогреться, пробежать эти двести метров до окопов фашистов. Вот и пришлось вспомнить Москву, где я брала призы в беге на короткие дистанции…
Слушая Симону, глядя на ее милое, веселое лицо, мы переждали обстрел, засидевшись до глубокой ночи.
Вспоминается мне еще одна страничка жизни Григория Сыроежкина.
Кадровый английский разведчик Сидней Рейли, опасный, непримиримый враг, упорный и настойчивый организатор диверсий и террористических актов, не раз нелегально появлялся в нашей стране и, сделав свое дело, благополучно уходил за кордон.
Но пришла и его очередь. Попался он на тонко разработанную ОГПУ легенду и вновь в 1927 году нелегально отправился в Советский Союз. Через реку на границе с Финляндией его на спине перенес чекист-пограничник товарищ Петров — Тойво Вяхя, по национальности финн, игравший в этом деле роль советского пограничника, якобы работавшего на финскую и английскую разведки. Тойво Вяхя долго вез Рейли по лесам в объезд пограничных железнодорожных станций. Так он довез его до станции Парголово, вблизи Ленинграда, и сдал в вагоне двум чекистам, поджидавшим их. Одним из этих чекистов был Григорий Сыроежкин, доставивший английского шпиона в Ленинград.
Григорий отозвался о нем как о человеке, у которого за душой не было ничего святого. Он говорил, что знаменитый английский разведчик был, в общем-то, трусом: попав в руки чекистов, Рейли сразу же продал своих хозяев, предложив ОГПУ свои услуги, и рассказал все, что было ему известно о деятельности английской разведки против нашей страны.
На следующее утро я поехал проводить Гришу до французской границы. Все время в Испании мы были рядом. Сколько пережили вместе! Ночи в горах Сьерра-де-Гвадаррамы под высокими соснами, у костров, в окружении таинственного лесного мрака или среди выжженных солнцем гор и пыльных холмов Альбаррасина; споры в Мадриде, в моей комнате в «Гэйлорде» или неторопливые беседы за скромной трапезой. Тревожные дни и ночи.
У Мальграта, где шоссе сворачивает от моря в горы, он приказал остановить машину. Здесь, у самой дороги, находилась маленькая вилла, брошенная владельцем. В ней размещалась промежуточная база одного из отрядов 14-го партизанского корпуса. Несколько раз мы прошлись по тенистой аллее. В густых зарослях гнездились птицы. При нашем приближении они с писком вылетали из кустов.
— Не провожай дальше… Простимся здесь, — сказал Гриша.
Мы крепко обнялись. Несколько секунд Сыроежкин не отпускал моей руки, а затем толкнул ладонью в плечо, вложив в этот жест столько невысказанных чувств.
