Гордон сразу отметил про себя, что их группа отличается от других. Тут не оказалось ни одного азиата или африканца, хотя в зале на общем собрании их было много. Средний возраст студентов был, по крайней мере, лет на десять выше. Наконец, почти все они были одеты в традиционную «форму» английских служащих: черный пиджак, черные брюки в серую полоску, белую сорочку с темным галстуком, черный котелок. Бегло оглядев своих подчеркнуто аккуратно одетых однокашников, Лонсдейл понял, что поступил правильно, оставив дома в шкафу пиджак из грубошерстного твида и серые брюки — большинство английских студентов одевались именно так, и было соблазнительно одеться на подобный манер, чтобы сразу же раствориться в общей массе. Именно такой костюм носил и он во время поездок по городу. Но, поразмыслив немного, Лонсдейл решил отказаться от твида — будущие соученики, узнав, что он канадец, могли бы счесть его одеяние дешевой попыткой сойти за англичанина или даже некой формой подхалимажа, чего сыны Альбиона не уважают.
Одежда разведчика — далеко не всегда он сам, его вкусы, привычки. Как ни странно, но эта профессия, как никакая иная, подчиняет личность человека своим зачастую даже необъяснимым, а порой и совершенно противоречивым требованиям. Человек, носивший имя Гордона Лонсдейла, не любил яркой или броской одежды. Профессиональные навыки заставляли одеваться так, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Но сие вовсе не означало, что, когда это диктовалось обстоятельствами, он не следовал самой последней моде.
Итак, в тот сырой октябрьский день Лонсдейл был в костюме английского производства, который он предусмотри-тельно купил в Канаде незадолго до выезда в Европу. Это был строгий темно-серый костюм. Такие костюмы из «гладкого», без полосок, материала были весьма модны среди американских и канадских бизнесменов, и он рассудил, что это именно та одежда, которая нужна ему на первый период жизни в Англии. Впоследствии он, конечно, перешел на английскую манеру одеваться, перешел тогда и так, чтобы его знакомые смогли отнести эту перемену за счет благотворного влияния «старой доброй Англии».
Главные, да и, пожалуй, единственные источники, формирующие наше представление о профессии разведчика — кино и литература, — давно уже выработали определенный штамп: сложенный, как древнегреческий бог, молодой человек с чеканными сверхволевыми чертами лица, обладающий поразительной находчивостью и острым, как лезвие бритвы, всезнающим умом. Естественно, никакие козни противника не могут поставить его в тупик. Чем коварнее враг, тем изобретательнее такой разведчик. О, конечно же, у него самые высокие вкусы в искусстве. Он знаток музыки и литературы. На все случаи жизни у него есть свое мнение и готовое безошибочное решение. Словом, этот «голубой герой» современного детектива хорош всем, кроме одного — он выдуман от начала до конца.
Что касается Лонсдейла, то у него типичная внешность разведчика. Типичная в том смысле, что она маловыразительна и неприметна. И это надо понимать буквально: он человек без особых примет. Все у него как бы среднее: рост, телосложение, полнота, нос, глаза… И даже красота — она тоже как бы «средняя». И особо красивым его не назовешь, и некрасивым считать нельзя. Если вечером вы познакомились с ним, а наутро вас попросят описать его, почти наверняка вы не сможете этого сделать. В памяти останется только ощущение чего-то округлого и еще — приятного. Впрочем, обаяние — это уже его сугубо личная черта.
Внешность его лишена каких-либо ярких национальных черт. Он легко может сойти и за англичанина, и за скандинава, равно как и за немца, славянина или даже француза. Правда, уже после его ареста известная английская журналистка Ребекка Уэст нашла, что Лонсдейл «похож на славянина и ни на кого более…». На что другой английский журналист Патрик О’Донован едко ответил ей, что, может быть, Лонсдейл действительно похож на славянина, однако об этом почему-то догадались только после его появления в зале суда…
Естественно, поэтому Лонсдейл не был особенно удивлен, когда один далеко неглупый человек, познакомившийся с ним уже после его освобождения из тюрьмы и возвращения на Родину, разочарованно протянул:
— Подумать только, ведь вы совсем не похожи на разведчика…
— Как вы думаете, сколько бы я проработал, будь я похож? — резонно ответил ему Гордон.
Но до дня, когда имя Лонсдейла впервые появится на страницах газет, пройдет еще целых семь лет. Сейчас же — октябрь 1955 года, первый день занятий в Лондонском университете. Отнюдь не интерес к китайскому языку был причиной его поступления сюда. Школа африканистики и востоковедения субсидируется министерством обороны Великобритании. В ней учатся редким языкам сотрудники специальных служб. Для выполнения поставленной перед ним задачи — выявить разведчиков и контрразведчиков противника и затем заняться ими — ему лучше всего попасть в одну группу с ними.
Но как определить, в какую именно? Вполне резонно предположить, что по возрасту эта группа будет старше остальных. За неделю до начала занятий Гордон зашел на кафедру. Вопрос о его приеме уже решен, остается узнать, где он будет заниматься. Оказывается, профессор Саймонс, заведующий кафедрой китайского языка, собирается зачислить его в группу молодых студентов. Профессор исходит из того, что Лонсдейл уже немного знает язык (так оно и есть на самом деле) и что, следовательно, ему полезнее будет заниматься вместе с молодежью, программа которой более интенсивна.
— Джин, — говорит Лонсдейл с наигранной мольбой в голосе хорошенькой секретарше профессора, сообщившей ему эту новость, — и вы хотите, чтобы такой старый ворон, как я, сидел на одном дереве с этими птенцами… Сжальтесь!
В глазах его — почти ужас.
Джин ценит шутку. Милостиво улыбнувшись, она находит мотив убедительным. Имя Лонсдейла вносится в список «переростков». Впрочем, возможно, ее сговорчивости способствует и то, что этот милый студент запомнил ее имя и, кроме того, преподнес ей флакончик французских духов, купленных в Париже…
Но все это уже позади, а сейчас — первая лекция…
…Подняв воротник макинтоша и на этот раз с удовольствием вдыхая сыроватый воздух, Гордон зашагал домой. Как и большинство студентов, он жил не в общежитии — попасть туда было чрезвычайно трудно, да и не входило в его планы, — а снимал однокомнатную квартирку в огромном гостиничного типа здании, известном всему Лондону под именем «Белого дома». В войну там жили американские летчики, приезжавшие по делам или на отдых в столицу Великобритании.
Втиснувшись в свою крохотную кухню, он высыпал содержимое одного из пакетиков, купленных по пути домой в магазине, в кипящую воду, добавил туда пару свежих помидоров и несколько стручков фасоли и, помешав ложкой, даже не пробуя — фирма справедливо гарантировала высокий вкус, — снял кастрюльку с огня. На второе он приготовил отбивную, гарнир — горошек и морковь — взял из консервов. Третьего не было, к сладкому он был равнодушен.
Потом Гордон накрыл на стол и включил приемник — недурно помогавший ему в работе английский «Буш», так называемая «колониальная модель» с одним средневолновым и девятью «растянутыми» коротковолновыми диапазонами, рассчитанными на прием с дальнего расстояния. Поймав первый попавшийся джаз, сел обедать. Опуская ложку в суп, он вдруг вспомнил официально замкнутые лица своих новых однокашников и поймал себя на том, что все время где-то там, внутри, не отдавая себе отчета, думает о них, интуитивно сортируя на тех, кто «мог бы быть оттуда» и на тех, кто «явно не тот».
