Истории известны примеры, когда завоеватели всех мастей и эпох, пытаясь унизить непокоренных, давали им всевозможные прозвища. Вспомним, например, испанских конкистадоров, которые в далеком XVI веке окрестили борцов за свободу Фландрии «гезами», то бишь нищими. Но народ, поднявшийся на святую борьбу против поработителей, превратил уничижительный ярлык в высокое звание, коим гордо именовались повстанцы.
Нечто подобное произошло с названием «Красная капелла», под которым стала известна всему миру разведывательная группа антифашистского Сопротивления Харро Шульце-Бойзена и его соратников. Ее настоящее название было «Коро».
Офицеры абвера, гитлеровской военной контрразведки, называли на своем профессиональном жаргоне «музыкантами» или «пианистами» запеленгованные подпольные радиопередатчики, работавшие на территории Германии или оккупированных фашистами стран и поддерживавшие связь с участниками антигитлеровской коалиции. В тех случаях, когда они приходили к выводу, что несколько передатчиков работают в рамках единой подпольной организации, их называли «оркестром», то бишь по-немецки «капеллой». Осенью 1942 года, когда начались аресты членов берлинской подпольной организации, один из абверовских контрразведчиков, капитан Пипе, предложил называть ее в служебных документах «Красной капеллой». Так наименование «Красная капелла» появилось сначала в документах абвера, затем гестапо и уже оттуда перекочевало на страницы мемуаров и исторических исследований. Одним из первых, кто придал этому имени новое, гордое звучание, был ныне покойный участник подполья, известный немецкий писатель Гюнтер Вайзенборн, избежавший смертного приговора благодаря мужеству своих друзей-подпольщиков, которые не выдали его на допросах.
В западной, прежде всего в западногерманской, историографии освещение деятельности берлинской подпольной организации быстро обрастало легендами разного характера и разных оттенков. Что ж, в этом не было ничего странного. Офицеры абвера, выслеживавшие подпольщиков, и гестаповцы, истязавшие их на допросах, в большинстве своем довольно благополучно пережили войну и весьма быстро акклиматизировались в новых условиях после разгрома фашистской Германии. Почувствовав себя в безопасности, все они в один голос заявили о том, что «Красная капелла» была всего-навсего звеном агентурной сети, созданной советской военной разведкой, а ее участники либо старые немецкие коммунисты, «всегда готовые бороться» по приказу из Москвы, либо авантюристы, люди отнюдь не робкого десятка, для которых «шпионские связи диктовались честолюбивыми замыслами».
Так началась полная неразбериха с освещением деятельности «Красной капеллы»…
В этой кампании мемуаристов принял участие и бывший гитлеровский прокурор Редер, и председатель палаты военного суда Крэль, скреплявший своей подписью смертные приговоры подпольщикам. Мать Шульце-Бойзена писала в мемуарах, что до конца дней своих не забудет цинизм и холодную жестокость палачей. Редер, который и после войны не скрывал своих нацистских убеждений, использовал любой случай, чтобы вновь и вновь оправдать свою жестокость по отношению к антифашистам.
«Тот, кто полагает, — писал прокурор в своих мемуарах, — что «Красная капелла» была антигитлеровской организацией Сопротивления, совершает самую жестокую историческую ошибку». Редер утверждает, что руководящая верхушка организации состояла из сексуальных психопатов, в их среде царило неприкрытое распутство, что в конечном итоге и привело к провалу организации. Харро Шульце-Бойзен имел многочисленных любовниц как в самой своей организации (Ода Шотмюллер, графиня Эрика фон Брокдорф, жена активного участника Сопротивления скульптора Курта Шумахера Элизабет…), так и в министерстве авиации, где он служил. Его жена Либертас была, по свидетельству Редера, лесбиянкой и часто, переодевшись проституткой, искала случайные половые связи с «клиентами» на улицах Берлина. Бывший прокурор утверждает, что попав после ареста в тюрьму, она выболтала своей сокамернице Гертруде Брейтер — «подсадной утке» гестапо — неизвестные дотоле имена участников подпольной организации. Когда запахло смертным приговором, Либертас отдалась тюремному надсмотрщику — молодому эсэсовцу, чтобы забеременеть и таким образом избежать гильотины. По свидетельству итальянского прогрессивного еженедельника «Вие нуове», многие родственники казненных участников «Красной капеллы» обвиняли после войны Либертас в предательстве…
Те из немногих уцелевших участников берлинского подполья, которые после войны поселились в Западной Германии (в частности, социал-демократы Гримме и Вайзенборн), пытались дать отпор авторам некоторых мемуаров. Но тщетно доказывал Вайзенборн, что главная цель антифашистов состояла в быстрейшем окончании войны, которая неизбежно должна была завершиться поражением Германии, что могло сохранить жизнь миллионам немецких солдат. Впрочем, на что было рассчитывать социал-демократам, когда Панцингер, начальник отдела в гестапо, возглавлявший следствие по делу «Красной капеллы», получал до самой смерти крупную пенсию, а непосредственно проводивший следствие гестаповец Штрюбинг до 1963 года (!) занимал видный пост в боннской контрразведке «Ферфассунгсщутц», где по-прежнему занимался слежкой за «инакомыслящими». Более того, бывшие абверовцы и гестаповцы сделали все возможное, чтобы задним числом дать свою версию о деятельности подпольщиков, бросить тень на их поведение на допросах, на мотивы их поступков и так далее.
Уже в первые годы после окончания войны в кампанию по выяснению «исторической правды» включились и буржуазные историки во главе с бардом германского милитаризма профессором Гиттером, который процветал и при Гитлере. Возрожденному на Рейне германскому капиталу необходимо было для поднятия своего престижа в послевоенной Европе говорить, естественно, только о таком Сопротивлении, к которому «красные» были бы не причастны. Но, воздавая должное мужеству тех очень немногих участников заговора 20 июля 1944 года, которые действительно доказали его на деле, и прежде всего полковнику Штауффенбергу, в искалеченной руке которого были сосредоточены и подготовка, и непосредственное осуществление заговора против Гитлера, следует сказать, что по своим целям, по идейной убежденности, по накалу антифашистской борьбы и наконец по ее результатам организация Шульце-Бойзена и Харнака так или иначе превосходит офицерский заговор 1944 года. Не говоря уже о том, что немецкие военные попытались перейти от рассуждений к делу, когда судьба фюрера была предрешена, суть их программы сводилась к тому, чтобы, убрав правящую нацистскую верхушку и оставив в неприкосновенности государственную и военную машину рейха, выйти из войны на Западе с наименьшими потерями, на Востоке сохранить, по возможности, «приобретения» Гитлера и во всяком случае продолжать борьбу, добиваясь выгодного мира. Отвлекаясь от того, насколько реальна была тогда подобная постановка вопроса, можно смело сказать, что именно в ней и крылись роковая нерешительность и бездействие генералов-заговорщиков после неудачного покушения, совершенного Штауффенбергом. Больше всего на свете военные боялись подлинного восстания в армии и народе, которое могло бы приблизить всю Германию к антифашистской революции. Вот почему «люди 20 июля», которые, занимая командные посты в вермахте, располагали большими возможностями и которых сама профессия, казалось бы, толкала к решимости, пребывали в бездействии в самые решающие часы. Вот почему они упорно отвергали все предложения «красного» подполья о совместных акциях против Гитлера. Известно, что контакты с офицерами, будущими участниками заговора 20 июля, были, в частности, у самого Шульце- Бойзена, который по своему происхождению и по положению в штабе Люфтваффе имел доступ в высшие военные круги. Немудрено, что миф о представителях германской армии в роли единственных носителей антигитлеровского Сопротивления в Германии вполне устраивал некоторых боннских политиков, и точно так же никого не удивит, что они до последнего времени старались очернить антифашистов-подпольщиков.
