Окончательный список предложений, указанных в президентской директиве PD-7, предусматривал более масштабные сокращения вооружений, отражая взгляды самого Картера на этот вопрос. Более умеренная позиция считалась бы отступлением. Поскольку Советский Союз не был готов к такому предложению, его престарелые и в каком-то смысле параноидальные руководители не могли быстро отреагировать на него, как и не могли полностью доверять мотивам американцев. Переговоры Вэнса с Брежневым проходили очень плохо. Вэнс ощущал себя неуверенно, в отличие от своего предшественника Киссинджера, который умел импровизировать, принимать решения на ходу и рассматривать различные альтернативы по переводу дискуссии в конструктивное русло. Позже в прессе Бжезинский настаивал на том, что Соединённые Штаты сделали честное и конструктивное предложение, подразумевая, что в срыве переговоров виноваты как раз русские. До некоторой степени это верно, но верно и то, что успех переговоров зависит от умения предугадать ожидания противоположной стороны, а американская команда проявила слишком мало предусмотрительности и не учитывала возможную реакцию советской стороны. Один из бывших членов СНБ высказал предположение, что для Бжезинского неудача не совсем была случайностью, поскольку «он должен был знать, и, похоже, действительно знал», что Москва поддерживает «более умеренное сокращение» и поэтому плохо отреагирует на новое предложение команды Картера. Но другие отрицают, что это был рассчитанный шаг с целью «показать истинное лицо Советов»
[136].
Тем не менее переговоры возобновились и продолжались ещё девять месяцев. Ключевыми вопросами стали параметры телеметрического шифрования, бомбардировщики «Бэкфайр» (Ту-22М) и ограничение количества боеголовок для ракет дальнего действия. Вопросы дальней связи и различные позиции по поводу шифрования значительно замедлили процесс переговоров, но в конце концов Вэнс вернулся к основной теме, и на саммите в Вене в июне 1979 года Картер и Брежнев подписали договор ОСВ-2.
После этого в игру вступила политика Вашингтона и Белого дома, и договор стал разменной монетой в спорах между левыми и правыми сенаторами. Опять же, для ратификации договора потребовалось согласие двух третьих всех членов сената. Проблему усугубило сообщение о предполагаемом присутствии на Кубе советского воинского контингента численностью от двух до трёх тысяч человек. Хокс рассматривал это как очередное доказательство недоброжелательных намерений Советского Союза. Бжезинский был разочарован тем, как Вэнс провёл переговоры, и в одной из своих еженедельных записок президенту писал: «Возможно, вам не захочется это выслушивать, но мне кажется, что по поводу американо-советских отношений как здесь, так и за рубежом растёт убеждение, что Советы становятся более настойчивыми, а США более покорными. Наглядный пример тому переговоры, какие Госдепартамент ведёт по поводу советского контингента. Я советую в будущем предоставлять больше контроля Белому дому»
[137]. Картер ответил на полях (как поступал с большинством записок): «Хорошо!»
К сожалению, одним из следствий такого соперничества и политического разделения в Вашингтоне стал тот факт, что договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован.
Одной из сфер, в которых с ранних пор проявился конфликт между Бжезинским и Вэнсом, стало давнее желание президента ускорить нормализацию отношений с Китаем. Конечно, семена разногласий были заложены ещё до формирования администрации, когда Картер и Бжезинский разработали структуру национальной безопасности, предусматривающую главенство СНБ и второстепенную роль Государственного департамента в ключевых вопросах. Вэнс выступил против этого, но согласился, либо потому что его переубедили Бжезинский и Картер, либо потому что у него не было выбора. Тем не менее Ричард Холбрук, Тони Лейк и Питер Тарнофф, глава администрации Вэнса, попытались предупредить Вэнса о том, что Бжезинский пытается сделать СНБ главным органом, определяющим внешнюю политику в ущерб Государственному департаменту. Когда говоришь с ними о том периоде, они, как и многие сторонники Вэнса, утверждают, что Вэнс был человеком достоинства и чести, и просто не хотел играть в игру по правилам Бжезинского. Сторонники же Бжезинского до сих пор говорят, что расхождения между Вэнсом и Бжезинским были преувеличены, что система работала довольно хорошо и что роль Вэнса была принижена из-за бюрократической инерции и недостатка креативности в Госдепартаменте (заявления, которые повторяются от одной администрации к другой)
[138].
Причины напряжённых отношений между этими двумя людьми – и иногда между представителями их аппаратов – возможно, коренятся в традиционном соперничестве между Госдепартаментом и СНБ, в различиях их характеров (аристократичный Вэнс и жёсткий, «конфронтационный» Бжезинский) или в разнице представлений о том, как иметь дело с Советским Союзом, как это часто предполагается. Как пишет Гарольд Браун:
«Бжезинский, по моему мнению, обладал более апокалиптическим взглядом на мир и совершенно иначе был настроен в отношении Советского Союза. И ещё он более конфронтационный человек. Не обязательно резкий, но более склонный к решительным действиям согласно своим личным предпочтениям. Это не значит, что он пользовался своей близостью к президенту непозволительным образом. Я считаю, что по крайней мере в формальном смысле он всегда верно передавал взгляды других людей и высказывал свои собственные, но не старался подтолкнуть к какому-то компромиссу.
Тем не менее, я думаю, что он обладал более конфронтационным характером. И фундаментальная разница с Вэнсом заключалась в том, что он полагал, что уступки русским только поощряют их оказывать ещё большее давление, и он хотел использовать для их сдерживания любой инструмент или отношения с любыми другими странами. Отношения с другими странами он как раз рассматривал в таком ключе.
По поводу Китая были большие разногласия. Вэнс, очевидно, желал немного умерить отношения США с Китаем, чтобы улучшить отношения с русскими. Бжезинский же считал, что мы должны использовать Китай как оружие против Советского Союза. И в силу необходимости, мне кажется, у нас это до некоторой степени получилось, и я сыграл в этом роль. Я занимал некую среднюю позицию. Я считал, что мы не должны отказываться от улучшения отношений с Китаем, только чтобы облегчить переговоры с Советским Союзом. В любом случае, между этими группами наблюдалось фундаментальное столкновение разных взглядов на политику и на стиль осуществления политики. И оно действительно нанесло большой урон администрации»
[139].
