— Устами непобедимого и богоподобного царя Ксеркса приказываю тебе: сдай оружие! — обратился Мардоний к Леониду сразу после обмена приветствиями.
Агафон быстро переводил сказанное Мардонием на греческий.
— Коль Ксеркс и впрямь подобен богу, то пусть придет и возьмет наше оружие, — сказал Леонид. И негромко добавил: — Если сможет.
Желая устрашить Леонида, Мардоний горделиво произнес:
— Численность наших войск не поддается счету. Наши стрелы затмят от вас солнце!
— Тогда мы будем сражаться в тени, — не задумываясь, промолвил Леонид.
Переводя эти слова на персидский, Агафон невольно улыбнулся. Ему всегда было по душе остроумие Леонида.
Мардоний внимательно вглядывался в загорелое лицо Леонида с высоким лбом, над которым кудрявились светлые локоны, выбиваясь из-под царской диадемы. Прямой нос Леонида словно олицетворял непреклонную суровость его нрава, во взгляде его больших светло-голубых глаз сквозили твердая воля и неколебимое спокойствие. Короткая борода Леонида была заметно светлее его длинных волос. Усов у Леонида не было.
Взгляд Мардония скользнул по статной мускулистой фигуре спартанского царя, который был одет в короткий хитон и красный военный плащ. Чувствовалось, что Леонид не только силен телесно, но и ловок, как дикий зверь.
Мардоний заговорил с Леонидом уже без прежней надменности.
— Царь, перейдя на сторону Ксеркса, ты сможешь стать правителем всей Эллады, — сказал он. — Ксеркс уважает лакедемонян за их мужество. Подумай, царь. По-моему, твоей храбрости не достает лишь истинного величия. Покорившись Ксерксу, ты возвысишься над всеми эллинами!
Возникла пауза, во время которой Мардоний напряженно ждал, что скажет Леонид.
— Так что мне передать Ксерксу? — наконец спросил Мардоний.
— Передай своему царю, что скоро он будет уважать лакедемонян еще больше, — ответил Леонид.
* * *
Выслушав Мардония, Ксеркс разгневался. Его разозлили не столько смелые ответы Леонида, сколько уважение, с каким отзывался о нем Мардоний.
— Довольно твердить мне про бесстрашие Леонида, про несгибаемое мужество спартанцев! — выкрикивал царь царей. — Сначала Гидарн плел мне про возможность договориться с Леонидом мирным путем. Потом Демарат разглагольствовал передо мной про честолюбие и благородство Леонида, сравнивая его со львом. Теперь являешься ты, Мардоний, и рассказываешь мне про несговорчивость Леонида, как будто эта несговорчивость и есть подтверждение его неслыханного бесстрашия! Мне смешно и противно тебя слушать, Мардоний! Завтра я возьму Леонида в плен, посажу его в клетку и стану показывать этого спартанского льва всем желающим.
— Владыка, не лучше ли дождаться прихода наших кораблей? — сказал Мардоний. — Тогда можно было бы окружить отряд Леонида.
— Сколько можно ждать! — сердито проговорил Ксеркс. — Я стою у этого узкого прохода уже четыре дня. Я не намерен больше медлить, дабы греки, собравшиеся у Фермопил, не возомнили, что это от страха перед ними мое войско не двигается с места.
…Стояло раннее утро. Над болотами в низинах стелился туман. На горизонте, над морем и между очертаниями гор, поднималась клочковатая дымка, подсвеченная розовым цветом в той стороне, где всходило солнце. В разрывах облаков ярко синело небо.
Было безветренно и тихо.
В эллинском стане все еще спали. Лишь редкие фигуры часовых маячили на гребне древней фокейской стены.
Внезапно тишину прорезал протяжный грозный вой. Это загудели боевые персидские трубы.
В эллинский лагерь прибежали дозорные из селения Анфела с известием, что персы сплошным потоком движутся от Западного прохода к Фермопилам.
Боевые трубы греков сыграли тревогу.
Леонид, собрав военачальников, коротко объяснил им, каким тактическим маневром он намерен встретить полчища варваров. Никто не спорил с Леонидом, никто не пытался ему возражать, ибо при надвигающейся опасности предводители эллинских отрядов утратили всякую строптивость, более того, многие пребывали в растерянности.
Видя холодное спокойствие Леонида, военачальники прониклись невольным уважением к нему и уповали на то, что военное искусство спартанцев позволит небольшому эллинскому войску продержаться против многочисленного врага хотя бы несколько часов. О дальнейшем военачальники старались не думать. Кто-то рассчитывал на помощь из Этолии и Ахайи, кто-то уповал на фокейскую стену, как на последнюю возможность задержать варваров.
Леонид вывел спартанцев и феспийцев за стену, развернув гоплитов боевым строем во всю ширину прохода между горами и морем. Позади у самой стены выстроились фиванцы и опунтские локры. За стеной стояли в резерве прочие греческие отряды.
Полчища Ксеркса, вливаясь через узкую горловину Западного прохода, растекались по узкой, стесненной горами, приморской долине, огибая с двух сторон селение Анфелу. Не обнаружив эллинов в Анфеле, варвары с громким боевым кличем устремились дальше.
Вот передние отряды персидского войска, пройдя через оливковые рощи и неглубокие впадины, поросшие кустарником, замедлили свое стремительное движение, а затем и вовсе остановились, узрев перед собой застывшие в грозном молчании плотные шеренги греческих гоплитов. Левый фланг эллинского войска упирался в высокий скалистый утес, правый фланг вплотную примыкал к болотистому морскому берегу. На море был отлив, поэтому на мелководье обнажились камни, покрытые жирным илом.
Пропела греческая труба. Наконечники длинных копий, сверкавшие в лучах солнца над эллинским строем, разом наклонились в сторону врага. Вновь пропела труба. Эллинская фаланга, держа равнение, двинулась на варваров.
Находившиеся в центре спартанцы в красных плащах и с красными султанами на шлемах заметно отличались от расположенных на флангах феспийцев, у которых были голубые плащи и белые султаны на шлемах.
— Это еще не персы, — сказал Леониду Агафон, вглядываясь в толпы врагов. — Это мидяне и киссии.
Мидяне выпустили в сторону эллинов тучу стрел, которые со зловещим гудением обрушились на греческую фалангу. Тотчас воздух огласился торжествующими воплями мидян, которые увидели, что грозная фаланга греков обратилась в бегство.
С радостным ревом полчища мидян и киссиев ринулись вдогонку за эллинами, предвкушая быструю и полную победу.
Мидяне были одеты в длинные, пестреющие разнообразием красок кафтаны и войлочные сферические тюрбаны. На них было столько золотых украшений, что со стороны они напоминали нарядную праздничную толпу, вооруженную кинжалами, копьями и луками. Не менее ярко были разодеты и киссии, которые, как и мидяне, скрывали панцири под одеждой, а вместо шлемов покрывали голову войлочными тиарами. Единственным отличием было то, что у киссиев щиты были круглой формы, а у мидян — прямоугольные.
Самые быстроногие из мидян и киссиев уже почти настигли отступающих эллинов, но внезапно будто наткнулись на каменную стену. Греческие гоплиты остановились все разом и, повернувшись лицом к неприятелю, метнули копья. Мидяне и киссии, наступавшие без всякого порядка, заметались, спотыкаясь о тела своих убитых и раненых. Задние напирали на передних, не ведая о том, в какой мясорубке оказались самые проворные из азиатских воинов.
