Аристодем прошел весь Кипарисовый переулок из конца в конец, обшарив сточные канавы, все кусты и закоулки. Усердие Аристодема было вознаграждено: среди опавшей листвы возле каменной изгороди он обнаружил серебряную заколку из волос Дафны. Эти заколки в виде листьев аканфа были подарены Дафне ее братом Леархом, который купил их в Олимпии.
Аристодем стал заходить во все дома подряд в Кипарисовом переулке, расспрашивая жильцов о Дафне, не видел ли кто-нибудь ее, не заметил ли что-либо странное в тот день. В одном из домов раб-привратник сообщил Аристодему, что он обратил внимание на двух мужчин, тащивших за оглобли небольшую двухколесную тележку, груженную хворостом. Раб подметал улицу возле ворот своего дома, когда эти двое с тележкой торопливо прошли мимо. Рабу почудилось, что из-под вязанок хвороста прозвучал сдавленный женский стон. «Впрочем, это мне могло и померещиться, – тут же обмолвился раб. – Может, я принял за стон скрип тележных колес».
Лица тех двоих незнакомцев раб разглядеть не успел. Он только запомнил, что оба были бородаты.
Аристодем продолжил свои поиски и вскоре выяснил, что эту тележку с хворостом люди видели на соседней улице. Одна знатная женщина, полагая, что хворост везут на продажу, пожелала купить его. Но двое возчиков даже не стали с ней разговаривать.
– Они показались мне очень странными, поскольку прятали свои лица, – молвила эта именитая особа при встрече с Аристодемом. – Никогда прежде я их не видела. Меня также удивило, что эти двое направляются прочь из города, так и не продав свой хворост.
Улица, на которой неутомимый Аристодем занимался своими расспросами, оканчивалась возле болотистой низины, примыкавшей к Спарте с северо-востока. Недаром этот квартал Лакедемона назывался Лимны, то есть «Болотный».
На выезде из города в ясеневой роще Аристодем обнаружил след от тележных колес и отпечатки ног двух человек. След уходил в глубь леса, петляя среди деревьев. Как собака-ищейка, Аристодем шел по этим следам, пока не очутился на берегу Эврота. Здесь след обрывался.
Почти у самой воды на пригорке виднелось черное пепелище от большого костра. Разрыв палкой золу и уголья, Аристодем обнаружил обгорелые спицы тележных колес и две железные чеки, с помощью которых колеса крепятся к тележной оси. Ему стало ясно, что здесь злодеи спалили хворост и телегу, заметая следы. Дальнейший их путь пролегал по реке: на песчаном берегу явственно отпечаталась борозда от днища лодки, которую столкнули на воду.
С результатами своих поисков Аристодем пришел к Горго.
– Ты полагаешь, что Дафну похитили? – Царица смотрела на Аристодема остановившимися глазами, одолеваемая недобрыми предчувствиями. – Ты так думаешь?…
– Я почти уверен в этом, – хмуро ответил Аристодем.
– Что ты намерен делать? – спросила Горго.
– Продолжу поиски, – промолвил Аристодем, не глядя на Горго. – Я должен разыскать Дафну, живую или мертвую.
Когда Аристодем ушел, Горго долго сидела на стуле с поникшими плечами, глядя глазами, полными слез, на серебряную заколку в виде аканфа на своей ладони.
* * *
Леотихид пребывал в сильной растерянности, когда ему сообщили, что на обратном пути из Элиды Клеомброт внезапно разболелся и умер. Это известие принес в дом Леотихида его тесть Амомфарет. Леотихид стоял как вкопанный, и глядел на Амомфарета в каком-то оцепенении. Горестные восклицания жены и печальные сетования тестя с трудом доходили до сознания Леотихида, который оказался совершенно не готов к такому повороту событий.
Оцепенение Леотихида вскоре сменилось приступом острой ярости. Он накричал на жену и тестя, заявляя, что те рано хоронят Клеомброта. Мол, кто-то распускает дрянные слухи, а они и рады поверить этому! Леотихид отправился к дому Клеомброта, не желая верить в худшее.
Однако прохожие на улицах тут и там судачили о смерти Клеомброта, собираясь кучками. И когда взору Леотихида предстала толпа народа в траурных одеждах возле ворот Клеомбротова дома, то душа его задрожала от неизбывной тоски и отчаяния.
Леотихиду хотелось плакать, но он держался изо всех сил, видя, что Алкафоя, вдова Клеомброта, и оба его сына держатся с завидным спокойствием.
Эфоры, все пятеро, взглянув на безжизненное тело Клеомброта, заторопились обратно в эфорейон, ссылаясь на множество забот.
– Полагаю, уважаемые, со смертью Клеомброта у вас одной заботой стало меньше, – промолвила Горго, неожиданно возникнув перед эфорами. Затем, повернувшись к Леотихиду, царица громко добавила: – Гляди, эфоры и до тебя доберутся!
Леотихид побледнел под прямым взглядом Горго.
Эфоры принялись возмущаться, обвиняя Горго в злостных намеках и наговорах. Мол, не пристало царице Спарты вести себя подобным образом!
– Мы скорбим по Клеомброту вместе со всеми гражданами Лакедемона, – сказал Эфхенор. – Нами принято постановление об установке на площади мраморных статуй Леонида и Клеомброта.
Эфоры и впрямь привели с собой двух немолодых зодчих, которые разогревали воск над очагом, собираясь сделать посмертную маску с лица Клеомброта, дабы потом с нее воссоздать в камне черты безвременно усопшего брата царя Леонида.
– А статую Еврибиада вы тоже установите на площади? – с дерзкой усмешкой обратилась к эфорам Горго. – Ведь его дни тоже сочтены. Вот только кто станет снимать с мертвого Еврибиада посмертную маску. Может, Динон?
Произнося последние слова, Горго с холодной ненавистью посмотрела в глаза Эфхенору. Тот смутился так, что по его лицу пошли красные пятна. Пробормотав что-то себе под нос, Эфхенор стал проталкиваться к выходу, действуя локтями. Его коллеги-эфоры последовали за ним.
Смущение Эфхенора заметили многие из знатных лакедемонян, пришедших поддержать Алкафою и ее сыновей в их горе. Обратил на это внимание и Леотихид, который мигом сообразил, что сказанное Горго неспроста так сильно задело за живое эфора-эпонима.
Огромный погребальный костер был сложен на берегу реки Тиасы в квартале Феомелида. В этом месте находились гробницы царей из рода Агиадов, представлявшие собой каменные склепы с насыпанными над ними высокими земляными курганами. Каменщики и землекопы спешно соорудили погребальную камеру в склоне большого рукотворного холма, где уже покоился прах отца и деда Клеомброта.
Траурная процессия двигалась по городу под тоскливый напев флейт, задерживаясь на краткое время близ главных святилищ Лакедемона. Жрецы произносили заклинания, приближаясь к телу Клеомброта, укрытому красным военным плащом. Таким образом жрецы прощались с усопшим от лица богов, покровителей Спарты.
Плакальщицы громко стенали, двигаясь перед колесницей, на которой везли гроб с телом умершего. Все плакальщицы были молоды, их распущенные по плечам волосы трепал ветер. Глаза девушек были обведены черной краской, поэтому слезы оставляли грязные дорожки у них на щеках.
Толпы горожан теснились на улицах и площадях; в город пришло много периэков и илотов, чтобы проститься с Клеомбротом. Во всех домах были погашены очаги в знак траура. Торговля на рынке была запрещена. В этот день никому не позволялось надевать золотые украшения и богатые одежды.
