И тогда она увидела, что Таурин сжимает в руках топор. Тот самый топор, которым она рубила деревья для своего корабля, корабля, которому не суждено было увидеть море. Этим топором Таурин зарубил франка, франка, которому не суждено было увидеть мир между двумя народами. Тогда Руна поняла, что Таурин сражается на ее стороне. Норманны взяли его в плен, сделали рабом, но это франки обрекли его на такую участь. Это франки отправили его за реликвиями. Это франки оставили его на произвол судьбы. И Таурин разделил свою участь с Руной – но не со своим народом. Таурин плакал вместе с Руной о своей возлюбленной столице франкского королевства, но не о жителях тех земель.
Таурин резко повернулся, когда в дом вбежал очередной солдат, и не успела Руна и глазом моргнуть, как он уже сжимал в руках меч.
Когда Таурин нанес смертельный удар, Руна сбросила оцепенение и ринулась в гущу сражения.
Тир принес сюда хаос и разрушение, и это пробудило в северянке гнев. А гнев давал ей силы.
Бой шел не на жизнь, а на смерть.
Таурину непросто было пойти на убийство франков, но его ненависть была сильнее. Он ненавидел этих франкских воинов, потому что для них он не был своим. Он был норманном. И они убили бы его, даже если бы поняли, что он их соотечественник.
Они знали, что ему известно, кто такая Гизела. Этого было достаточно, чтобы подписать ему смертный приговор.
Кто он такой, откуда родом, на каком языке говорили его предки, чему он научился, почему столь блистательно владеет латынью и греческим – все это было не важно, ни тогда, ни сейчас. И это ему не поможет, как не помогло тогда.
Его отправили за реликвиями, потому что жизнь ребенка стоит меньше жизни взрослого монаха, которого обучали много лет. Потому что талант стоит меньше умения. Потому что чужая жизнь стоит меньше жизни собственной.
И этот закон был справедлив и для демона Тира. И для этих франков. И для него самого.
Но не для Руны.
Она защищала не только собственную жизнь, но и жизнь Гизелы, хотя принцесса франков не шевелилась и неясно было, нужно ли кого-то защищать.
Руна повела мечом – и каким ловким, быстрым и точным было это движение!
Они сражались бок о бок, повергая одного противника за другим. Таурин и Руна знали каждый уголок этого дома и могли использовать не только оружие павших, но и все остальное, находившееся в этой комнате. Так, Руна бросила одному из врагов под ноги лавку, тот споткнулся, и она отрубила ему голову. Таурин швырнул в другого воина горшок и воспользовался этим отвлекающим маневром, чтобы всадить врагу меч в живот. От резкого движения он потерял равновесие, но успел выпрямиться перед нападением очередного противника.
Звуки войны всегда были одинаковыми. Шипение. Стоны. Вскрики. Звон клинков.
И всегда на войне будут выжившие и погибшие. Будет кровь и грязь. И холод. Холод в сердце.
Таурин знал, что сейчас настало время его мести. Мести предателям и трусам, слабым правителям и подлым убийцам. Таурин не рассчитывал на то, что сможет отомстить. По крайней мере так. И все же ему это удалось.
И вдруг воцарилась тишина. Может быть, враги снаружи притаились, раздумывая над тем, как бы их одолеть? Или все их противники были мертвы? Таурин посмотрел на Руну. Девушка стояла у двери, вращая окропленным кровью мечом – так изящно, так красиво. Как жестокость и разрушение могут быть столь прекрасными?
Тишину ничто не нарушало. Руна опустила меч. Дыхание Таурина успокоилось.
Они постояли какое-то время, а потом осторожно выглянули наружу, чтобы удостовериться в том, что выживших кроме них не осталось.
С лежанки донесся тихий стон. Подбежав к Гизеле, Руна увидела, что в принцессе еще теплится жизнь. Новый поток крови излился из ее тела. Гизела изогнулась, и Руна увидела, как что-то показалось из ее тела.
– Руна, помоги мне! – крикнула принцесса.
И Руна помогла.
На руках северянки еще не высохла кровь убитых франков, но других рук у нее не было. Она схватилась за то, что торчало из тела Гизелы – неясно было, ножка это, голова или вторая рука – и осторожно потянула. Северянке не удалось рассчитать свои силы. Как она могла быть нежной, если только что убивала? Но может быть, именно поэтому в ее руках было столько мощи?
Гизела снова закричала, и ребенок наконец-то вышел из ее чрева. Это зрелище испугало Руну, и она отшатнулась, но затем заставила себя наклониться к малышу. Крошечное создание, перепачканное кровь, соединялось с телом Гизелы синеватой пуповиной, но это тело больше не могло питать его.
По рассказам бабушки Руна знала, что сейчас нужно делать. Преодолевая отвращение, девушка вздохнула, взяла нож и перерезала пуповину.
Малыш лежал неподвижно.
«Нет, – пронеслось в голове у Руны, – нельзя, чтобы сегодня умер кто-то еще! Только не сегодня!»
Что бабушка рассказывала ей о рождении ребенка? Дитя должно закричать. Его нужно поднять за ножки, чтобы оно сделало первый вдох.
Руна осторожно подняла крохотное существо – оно и вправду походило на человека, только очень маленького. И этот маленький человечек не шевелился.
– Живи! – крикнула Руна, тряся ребенка. – Слышишь?! Ты должен жить!
Это было бессмысленно. Ребенок был мертв; возможно, он умер еще в чреве Гизелы. Может быть, он был обречен на смерть с самого начала. На самом деле Руна никогда не думала, что принцесса сможет родить это дитя. И может, даже лучше, если ребенок Тира не выживет.
Но потом Руна почувствовала, как что-то в ней приняло решение в пользу жизни. Она, убившая столько человек, могла вернуть к жизни этого мертвого ребенка.
Ее подстегивала не ложная надежда, не вера в милость богов, не мольбы о пощаде, а сила, решимость, несгибаемость.
– Живи, живи же! – взмолилась она.
Ребенок все еще висел вниз головой и не шевелился. Руна осторожно уложила его, отерла ему лицо, а потом прижалась ртом к его губам, пытаясь вдохнуть в него жизнь.
Северянка не видела ничего вокруг. Существовали только она сама и это дитя, которому она была и матерью, и отцом.
Нет, Руна не хотела признавать, что проиграла. Она изо всех сил старалась вернуть эту кроху к жизни.
Подняв голову, она набрала побольше воздуха и вновь прижалась ко рту ребенка.
Наконец малыш дернулся, шевельнул ручками и ножками.
Отстранившись, северянка изумленно уставилась на него. Ребенок не кричал, но тихонько ворковал. Он был жив. И она была жива. Руна убивала в этот день, но и сохранила кому-то жизнь. Она воспротивилась смерти.
По обычаю, ребенка нужно было окропить водой и поднять его над головой, выражая таким образом благодарность могущественным силам природы, но Руна не последовала этой традиции. Она принесла природе уже достаточно жертв, и потому ей не нужно было ублажать эти силы. Они и так перешли на ее сторону. И на сторону ребенка.
