— Что, однако, не мешало вам любезничать с соседкой мадам Хундстар, некоей мадемуазель Катрин, — спокойно, без мести и обиды, заметила Лили, вежливо махая рукой хозяйке, вышедшей на крыльцо, чтобы попрощаться с ними.
— Не более чем любезничание раненого солдата с неумелой сестрой милосердия, пытающейся перевязывать его. К тому же любому другому образу жизни эта девушка предпочитает монашеский, поскольку в монашестве, видите ли, смысл всего ее бытия! — все же не сумел скрыть своего осуждения мушкетер.
— Слишком елейно вы все это объясняете, граф, — гордо повела подбородком Лили. И д'Артаньян с ужасом подумал: «Неужели ей известны все подробности их ночной встречи с “монахиней” Катрин? Но от кого? От самой соблазнительницы? Это невозможно! Только не это!».
— Меня все время мучает давнишний вопрос, — поспешил он сменить тему разговора, садясь в карету рядом с Лили. — Как вам удалось вырваться из нежных объятий мадам Дельпомас?
— Очень точно подмечено: именно из объятий я и вырвалась.
— Мне страшно было оставлять вас. Даже не представляете себе, насколько меня пугала сама мысль о том, что вам и дальше придется оставаться в этом пансионе. К тому же одной против целой своры, с маркизой Дельпомас в роли вожака.
— Мне и самой было страшновато.
— Тем не менее вы удивительно мужественны, Лили. Я ведь отлично понимал, что то, что маман Эжен устроила в последнюю ночь, — всего лишь прекрасно задуманный фарс. В выдумке ей, конечно, не откажешь.
— Но и в подлости — тоже, — холодно процедила баронесса.
13
— А ведь там, в пансионе, я понимала, что нахожусь на краю гибели, — задумчиво молвила Лили, глядя в окошечко на трущегося о холеный бок матери взмыленного жеребенка. — Вот только выбираться из волчьей западни «Лесная обитель» пришлось в одиночку, продемонстрировав маркизе, что ее козни меня совершенно не пугают.
— И каким же образом вам это удалось? — участливо поинтересовался д’Артаньян. Я не могу рассказывать о том, что происходило в пансионе до и после вашего визита, граф. Уже хотя бы потому, что дала себе слово не вспоминать об этом.
— Тогда скажите хотя бы вот о чем: как только вы добрались до Парижа, то сразу же обратились за помощью к герцогине д'Анжу?
— Ну, не сразу… Позвольте, — вдруг спохватилась Лили, — я вообще не обращалась к ней за помощью. А почему вы спросили об этом? — насторожилась баронесса.
— Любопытно, — настала пора насторожиться теперь уже д’Артаньяну. — Тогда как же произошла ваша встреча и почему вдруг эта дама так озаботилась вашей судьбой?
— Внешне все выглядело очень просто: обстоятельства свели нас в одном из парижских салонов, причем произошло это уже дня через три после моего появления в столице. Но, кажется, только сейчас я начинаю понимать, что все-таки это была не случайная встреча. Д’Анжу явно искала меня. Да и появилась она в этом салоне только ради беседы со мной.
— Не зря же она деликатно, хотя и настойчиво, выспрашивала о причинах вашего побега из пансиона «Мария Магдалина»…
— Даже слишком настойчиво. Совершенно не деликатничая при этом в своих суждениях о маркизе Дельпомас. Хотя раньше мне казалось, что они дружны и единомышленницы. Д'Анжу ведь не раз появлялась в «Лесной обители».
— И что, вы были столь же резки и откровенны в своих суждениях о пансионе, как и герцогиня?
— Боже упаси! Я постоянно помнила о слове, которое дала себе.
— В таком случае вы — мудрейшая из женщин, Лили. Вас попросту испытывали. Проверяли, решитесь ли открывать Парижу тайны пансиона маман Эжен, причем делали это самым бесцеремонным, грубым образом.
— То есть герцогиня и маркиза все еще действуют заодно — это вы хотите сказать?
Но д'Артаньяну уже не хотелось что-либо говорить по этому поводу. Он понял, что побег Лили из пансиона вовсе не обезопасил ее, поскольку маркиза Дельпомас продолжает преследовать даже в Париже. И еще неизвестно, как будут развиваться события дальше.
— Кстати, чем закончились ваши встречи с герцогиней?
— Герцогиня ссудила мне большую сумму денег. На два года. Чтобы у меня была возможность вернуться в свое родовое имение.
— Попросту говоря, у вас купили обязательство оставить Париж и никогда больше не появляться в его окрестностях, — как бы про себя подытожил д'Артаньян. Он боялся, что Лили может обидеть такой вывод, но в то же время хотел, чтобы она понимала, что происходит на самом деле.
— Ну, почему же? — с ленцой отреагировала Лили. — Вернувшись в свое германское имение — а оно рядом с Францией, недалеко от Висбадена, — я смогу собрать необходимую сумму и вернуть герцогине долг.
— Логично, — не стал спорить д'Артаньян, грустно улыбнувшись. Он не был уверен, что из сетей герцогини вырваться будет так просто. — И что же представляют собой эти ваши владения, баронесса, если, конечно, это не тайна?
— Прежде всего, это наш родовой замок — огромный и жутко неуютный, как старая заброшенная крепость. По преданию, его построил наш далекий предок, Герман Вайнцгардт, один из древнегерманских вождей. Зато имение довольно богатое. А главное, брат полностью уступил его мне. Кстати, он объявил об этом своем решении только вчера, — просветлело лицо Лили. — Так что теперь я — владелица замка! Можете представить себе нечто подобное?
— Могу, но… пока что — с огромным трудом.
— Честно говоря, я тоже — «с огромным трудом». Но случилось то, что случилось. Брат оставил за собой только замок в самой Верхней Саксонии…
— Что еще раз убеждает нас, что барон фон Вайнцгардт — благороднейший из саксонцев.
14
Бой завершился тем, что последний из нападавших на кортеж Ольгицы, прихрамывая, убежал в лес, черневший по ту сторону моста. Вот тогда-то все подошли к человеку, плененному Кара-Батыром. Вначале трудно было понять, кто он. И лишь когда с факелом в руке прибежал кучер и осветил пленника, все увидели, что тот облачен в монашеские одежды.
— Ну, вот, нашли вояк-похитителей, — с презрением окинул его взглядом поручик. — До какой же низости нужно было пасть врагам нашим, чтобы превращать в наемных убийц жалких монахов!
«Жалкому монаху» было за сорок. Он стоял на коленях, молился и без видимого страха посматривал на Диану. Ствол пистолета графини был направлен в его голову.
Татарин взял из рук кучера факел и поднес его к лицу монаха:
— Пока что я всего лишь освещаю, чтобы ты видел, кто перед тобой, шакал. А потом выжгу глаза и стану поджаривать лицо и грудь до тех пор, пока не скажешь правду. Ну?!
— Я скажу ее, скажу! — закричал монах, отстраняясь от огня и заслоняя лицо руками. — Как только мы выберемся из этого страшного леса, я расскажу все, что знаю.
