— Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы знать: вам просто нужно какое-то количество волонтеров? Или же Франция действительно попала в такое положение, когда она не может обойтись без помощи казаков?
— Полковнику любого другого войска я сказал бы, что Франция всего лишь предлагает его воинам поле для рыцарской славы. И если они отказываются от этого предложения, мы найдем волонтеров в другой стране. Но вам, украинскому полковнику, знающему, что такое западня многолетней изнурительной войны, отвечу честно: чем скорее вы и ваши люди прибудут во Францию, тем с большей благодарностью Париж будет потом вспоминать о вас. Вспоминать даже через десятилетия. Эта война слишком затянулась, и слишком много воинов потеряли мы в боях с испанцами, чтобы можно было…
— Простите, граф, что перебиваю. Того, что вы только что сообщили, мне вполне достаточно. На переговорах с кардиналом Мазарини и принцем де Конде я, конечно же, буду настаивать на достойном жалованье для моих «вольных стрелков». Но, какую бы плату я не выторговал, воевать все же будем не за плату. Так и уведомьте короля, первого министра, де Конде — словом, всех, кого сочтете необходимым, в своих посольских депешах.
— Благодарю вас, полковник, — слегка дотронулся до плеча Хмельницкого де Брежи. — В письмах, которые я намереваюсь передать с вашим посольством кардиналу Мазарини и принцу де Конде, эта ваша мысль будет преподнесена с должным чувством такта, — и, выдержав небольшую паузу, добавил: — Можете положиться на мое слово чести, как на слово истинного воина. Кстати, о посольстве. Кроме полковника Сирко и князя Одар-Гяура, с вами могут поехать еще трое казаков — старшин-ординарцев.
— Оказывается, вам точно известно количество людей, которые находятся сейчас вместе со мной в Варшаве.
— Расходы по вашему вояжу берет на себя королевская казна Франции. И еще одно. Поскольку вы будете командовать во Франции двумя полками, вас готовы принимать как генерала.
— Я всего лишь полковник, господин де Брежи.
— Но ваше положение генерального писаря и командующего экспедиционным корпусом…
— Пока король Польши не удостоит меня чина, равного генеральскому, я предпочту оставаться полковником. Даже если это необходимо в интересах дипломатии, — упредил он дальнейшие доводы посла.
— Конечно, к вам могут обращаться, используя титул, которым Владислав IV наделит вас, исходя из званий реестрового казачества: наказной атаман или польный гетман. Но кто в Париже, привыкшем к точной европейской регламентации армейских чинов, способен истолковать, что это за чин? Впрочем, неспособны сделать этого и в Речи Посполитой. Однако все сказанное — лишь первая часть нашей беседы. Даже при вашем абсолютном согласии на поход здесь, в Варшаве, при дворе его королевского величества, возникают свои проблемы, связанные с этой экспедицией.
— Я облегчу вам жизнь, почтенный граф, — улыбнулся Хмельницкий. — Об этом мне уже все известно. Если бы меня испугала немилость Николая Потоцкого или Адама Киселя, я не прибыл бы на эту аудиенцию.
— Вы действительно облегчили мне жизнь, — благодарно улыбнулся граф-посол. — Мне бы не хотелось выглядеть перед вами заговорщиком — при чужом дворе, в чужой стране. Это не в традициях посольских миссий.
— Не в лучших традициях их миссий, — вежливо уточнил Хмельницкий. И оба рассмеялись.
— Да, — вспомнил полковник уже буквально в дверях усыпальницы распятий. — Не известна ли вам судьба мастера, который сотворил вон то каменное распятие, с несколько необычным толкованием библейской трагедии: распятие на костре?
— А, — подошел де Брежи к огромному распятию из зеленоватого, покрытого мхом камня. — Свой шедевр он сотворил в тюремном каземате крепости, будучи приговоренным к смертной казни за какое-то преступление перед святой церковью. Уж не помню, за какое именно.
— У церкви огромный реестр преступлений, за которые можно приговорить к смертной казни даже апостола Петра.
— Чьим преемником на Земле является папа римский, — продолжил его мысль де Брежи. — Единственной его просьбой было позволить ему самому изготовить себе надгробие.
— Так сказать, последняя прихоть мастера.
— Именно мастера. Только из уважения к нему судьи пошли даже на то, чтобы на семь библейских дней отложить казнь. Об этом просил сам несчастный, доказывая, что ровно столько ему понадобится, чтобы завершить свой труд. Судье понравилось то, что мастер уже успел сделать, и он согласился удовлетворить просьбу обреченного, но с одним условием: казнь через повешение, к которой он был приговорен, будет заменена на казнь через сожжение на медленном огне. — Граф снова выдержал паузу и, по-иезуитски улыбаясь, взглянул на Хмельницкого, приглашая его по достоинству оценить «благодеяние» церковного судьбовершителя.
— И мастер, конечно же, согласился. Ради своего творения.
— Ради творения. Но взял у судьи слово, что оно не будет уничтожено, каким бы богохульным ни показалось церковникам. Когда он выпрашивал это слово, то имел в виду именно ту «библейскую вольность», которая вас так заинтересовала, генеральный писарь войска реестрового казачества. Под распятием, как видите, появился костер. А на голове Христа, вместо тернового венка — колпак приговоренного к сожжению.
— Явное богохульство.
— Ну, а сожженному надгробие, как вы уже догадались, не могло понадобиться. В этом была заложена инквизиторская хитрость судьи, которой он давно славился. Правда, в этот раз он перестарался. Говорят, пока дело дошло до казни, судью разбил паралич. А распятие, рискуя саном, а возможно, и головой, сохранил, а затем подарил мне один из монахов иезуитского монастыря.
44
Королева приняла их в своем дворцовом будуаре сразу же, как только они прибыли во дворец. Увидев ее посеревшее, буквально истерзанное усталостью лицо, графиня де Ляфер удовлетворенно ухмыльнулась: «Выглядит ее величество еще хуже, чем я после этой ужасной поездки».
— Где она? — первое, что спросила Мария Гонзага, даже не поздоровавшись с графиней.
— В соседней комнатке.
— Как она чувствует себя?
— Как может чувствовать себя женщина ее возраста после столь длительного…
— Собственно, я не об этом, — нетерпеливо прервала ее королева. — Она в состоянии творить свои пророчества?
— В состоянии.
— Тогда проведите ее вслед за мной. Через три часа король уезжает. Я очень боялась, что не успеете, тогда пришлось бы мчаться вслед за ним в Варшаву, а там все выглядело бы куда сложнее. Иезуиты висят над нами, словно стая коршунов. Они уже чувствуют, чувствуют…
— В том, что они как стая коршунов, я уже убедилась.
— Что-то произошло? — насторожилась королева.
— Просто убедилась. А о том, чтобы они действительно… висели, мы еще позаботимся, ваше величество.
Королева затравленно взглянула на самоуверенную графиню и ничего не сказала. Убедившись, что она так и промолчит, графиня позвала Власту. Та вошла под руку с Ольгицей.
