— Сожалею, — развел руками Ави Дихтер. — Если Рувим прав, а я в этом не сомневаюсь, то случилось то, что случилось… У вас нет ничего. Я вам поверю. Вадим поверит. Но это ничего не решит…
— Я же сказал, что новостей три, — вмешался Горский. Было слышно, как его пальцы бегают по клавиатуре компьютера. — Три, дамы и господа! Не две! Я не сказал, что все пропало окончательно, но мне пришлось изрядно потрудиться!
— Ты сукин сын, — сказал Дихтер. — Настоящий сукин сын! Что ты от нас утаил?
— Я же гений, — протянул Горский примиряюще. — А гений имеет право на странности. Ты меня не поймешь, а профессор поймет. Ну, хотелось мне увидеть, как вытянутся у вас физиономии! Хотелось своей минуты славы в научном обществе! Бегая за головорезами, такого не испытаешь, не та аудитория! Что тут плохого? Мне удалось установить владельца того сервера, на который Валентин и Арин слили файлы на хранение. Небольшая частная фирма, занимающаяся систематизацией и хранением информации, регистрация у нее лондонская, но это офшор…
— Не томи! — попросил Ави. — Что дальше?
— Фирма профессиональная, в ней знали о том, что информация может быть утеряна по не зависящим от дата-центра обстоятельствам…
— Зеркало… — догадался Шагровский. — У них был резервный накопитель информации!
— Совершенно верно, — подтвердил Горский. На его лице играла довольная кошачья улыбка. — У них был второй сервер, на который постоянно делался бэк-ап
[88], и таким образом при срабатывании импульсного устройства они потеряли всего лишь десятиминутный хвост на пару сотен гигабайт, а не все свое цифровое добро!
— Ты нашел файлы? — спросил Дихтер, едва сдерживаясь, чтобы не показать компьютерщику кулак.
— Даже напрягаться не пришлось… Все у меня. Ловите!
Горский картинно занес руку над клавиатурой и после секундной паузы нажал кнопку ввода.
Компьютер Шагровского мелодично звякнул, требуя подтверждения приема сообщения.
— Файлы я ужал до разумного размера. Оригиналы у меня на диске, получите по первому требованию, — продолжил начальник отдела электронной разведки и внезапно перешел на русский. — Теперь им никакая бомба не страшна, так что, ребята, я откланиваюсь. Если что — обращайтесь! Ави! Я тебе нужен?
Он снова перешел на английский.
— Ну… Знаешь ли… — пробурчал Дихтер. — Не нужен.
И добавил через полсекунды уже доброжелательнее:
— Спасибо. Впечатлил.
— Всегда рад, — сказал Горский, улыбаясь, и отключился.
Лэптоп звякнул еще раз, сигнализируя, что пакет принят. На экране развернулся сканированный лист пергамента. По желтовато-коричневому фону бежали маленькие аккуратные буквы. Буквы складывались в слова, слова — в предложения, предложения — в историю, которая до сих пор не закончилась, хотя началась 2000 лет назад.
Шагровский гнал курсор со страницы на страницу, до тех пор, пока не дошел до последнего скана. На этом листе буквы утратили аккуратность и строки наползали друг на друга. По краю пергамента виднелись блеклые коричневые разводы.
— Погоди, — попросил профессор. — Валентин, остановись здесь. Ави, будь добр, передай мне компьютер. Это последняя страница?
Валентин кивнул. Арин подкатила свое кресло поближе к нему, взяла Шагровского за руку, и тот с благодарностью пожал ее узкую, прохладную ладонь.
— Я до сих пор жив, потому что в мине осталась вода, — прочел Рувим Кац. — Но мучиться мне недолго. Я не знаю, дотяну ли до утра…
Иудея
Крепость Мецада
18 нисана 73 года н. э.
… или все закончится еще до рассвета. Никогда не думал, что тело мое сможет так долго противостоять смерти. Я старик, меня должен был убить возраст, никому не по силам носить чрезмерный груз прожитых лет, а умираю я от меча Элезара Бен-Яира. Так подобает уходить воину, а я никогда не был воином, кроме тех моментов, когда меня принуждали к тому обстоятельства. Умереть от руки Элезара — это все равно, что быть убитым самим собой. В молодые годы я бы тоже зарезал старика, который стал между мной и тем, во что я верю.
Прошло трое суток с того момента, когда Мецада пала. Пожар еще не потушили, я ощущаю запах гари и слышу ругань римских солдат. Ни одного слова на моем родном языке. Ни одного. В мине темно и днем, и ночью. Я зажигаю факел для того, чтобы писать, но слишком быстро теряю силы, и тогда я гашу огонь и засыпаю в темноте.
Есть не хочется, только пить, но вода не утоляет жажду. В животе у меня горит огонь, и я знаю, что это пламя сожрет меня с минуты на минуту. У меня дрожит рука, все сложнее…
Пока я еще могу.
Я приходил к нему еще раз. Тогда восстание уже началось. Кровь лилась по всему Израилю. Много крови. Сначала мы побеждали, и я думал, что Иешуа был прав. Что Неназываемый помогает нам. Потом победы кончились. Рим карал нас за неповиновение огнем и мечом. Я шел в Ершалаим и решил навестить га-Ноцри в месте его упокоения.
Я нашел пещеру по известным мне знакам — скала, похожая на хвост ласточки, и огромный валун, напоминающий разбитое куриное яйцо. Подъем дался мне куда тяжелее, чем почти четыре десятка лет тому назад, но я все же поднялся по тропе и пошел вглубь каменного лабиринта. Галереи вели вниз, путь был долог, и я сам не знаю, как не заблудился. Но я нашел его там, где оставил.
Я отдал Иешуа кольцо, которое все эти годы носил на шее, ведь это было его кольцо, а я — всего лишь хранитель, и сам одел на палец такое же — грубое, выкованное в дешевой кузнице из куска серого железа. Мы оба были смертниками, только я пока еще оставался в живых.
И еще я положил рядом с ним табличку, точную копию той, что была на его кресте — я сам вырезал буквы на ней, на латыни и на арамейском. Я не мог поместить его высохшее тело в оссуарий, но принес ему надгробие. Мне не хотелось, чтобы Царь остался безымянным, он того не заслужил. Римляне, сами того не желая, назвали его истинным именем — INRI.
Пещера была могилой, склепом, последним пристанищем для мертвой плоти, но не для него — цари так не умирают. Он остался снаружи, там, где шли дожди, дули ветра, светило солнце и луна. Он был жив, пока люди верили в то, что он жив, пока помнили о нем. Здесь лежали кости. Всего лишь кости. Он воскрес, как мечтала Мириам. Он вернулся, как рассказывали шалухим.
Он и сейчас с теми, кто верит. Я знаю правду о смерти, поэтому умираю в одиночестве. Без веры. Без надежды на прощение. Без надежды на то, что воскресну в день Страшного Суда. Я знаю, что смерть — это навсегда и, думаю, он тоже это знал, но не побоялся. И я не боюсь.
Если я все-таки ошибаюсь, и Яхве, в которого так верил Иешуа, есть, и кто-то записал в Книге Судеб все сделанное мной за долгую, долгую жизнь…
