Взревел мотором джип террористов.
Зацепив бампером стоящее перед ним такси, автомобиль выехал на дорогу, и Низкорослый, отшвырнув в сторону изрешеченное тело подельника, запрыгнул в кабину. Под шинами «гелендвагена» захрустели доски опрокинутого толпой торгового навеса, под капотом грозно залязгало.
Профессор и Арин, спотыкаясь, бросились вглубь Еврейского квартала — на узеньких улочках Старого города такой машине не развернуться. Но пока что «Мерседес» летел им вослед безо всякого опасения застрять в сужении, и оскалившийся водитель Ияд, выставив в окно левую руку, поливал огнем из мини-узи камни, стены и прохожих. Откуда-то сбоку перед машиной выскочил человек, но удар бампера отбросил его в сторону на добрый десяток метров, а «гелендваген», вильнув, сходу протаранил газетную лавку, подняв в воздух сотню изодранных в клочья газет и журналов.
Рувим Кац вот уже три десятка лет так не бегал. Он и не подозревал в себе наличие неучтенных запасов энергии и считал, что в его возрасте мчаться с такой скоростью уже невозможно. Но, как оказалось, возможно!
Желание выжить и долг спасти от смерти другого человека, будят в организме резервные силы, и годы отступают в панике, оставляя хозяину сведенные судорогой мышцы и боль в суставах. В общем, было не до того, чтобы вспоминать дату рождения, изумляться и кряхтеть! Он бежал, как в последний раз, и хотя, говоря откровенно, Рувим далеко не впервые за свою яркую и полную разнообразных опасностей жизнь прощался с миром, именно у этого раза было 99 шансов из 100 оказаться последним.
Арин уже не надо было тащить за собой. Она растерялась только на первые несколько секунд, а сейчас прекрасно понимала, что и как надо делать. Ей просто было очень страшно, а страх — не самый худший из стимуляторов. Именно страх зачастую спасает людям жизнь.
Теперь они с профессором бежали рядом, мчались изо всех сил. А за ними пер бешеным носорогом, мчался по сужающейся улочке несуразный черный автомобиль, плюющий в затылки беглецов ненавистью и свинцом. И некуда было свернуть, и черное прямоугольное рыло вдруг оказалось в пяти шагах за их спинами. Рык мотора бил по ушам, клокотал настроенный в дорогом тюнинговом ателье глушитель.
Еще один неудачливый прохожий завертелся в воздухе, подброшенный страшным ударом, двое отлетело в сторону, словно кегли. «Гелендваген» подцепил на бампер, словно бык на рога, очередную конструкцию из тоненьких досточек, железа и ткани, и, толкая перед собой обломки и обрывки, запрыгал по низким ступенькам.
Еще секунда — и массивное рыло с трехлучевой звездой на решетке врежется в спины беглецов, подомнет тела, швырнет под рубчатые шины, сломает, перемелет, разжует!
За миг до того, как черная морда коснулась их костей и плоти, Рувим одним рывком втиснул Арин в узчайший проход, втиснулся туда сам, царапая бока и плечи шершавыми камнями. Смерть пронеслась мимо, обдав их смрадным выхлопом, высекая клыками снопы искр из старых стен города.
— Назад! — крикнул профессор, но крика не вышло, вышел сип, с трудом прорвавшийся через высохшие до шершавости связки.
«Гелендваген» заскрипел тормозами. Развернуться джип не мог никоим образом, даже открыть обе дверцы сразу было бы невыполнимым желанием — слишком уж узка была улочка, по которой мчались беглецы. И тогда водитель принял единственно правильное решение: «мерседес» рванул за беглецами задним ходом. Низкорослый перебрался на заднее сидение и, выбив стекло на двери багажника, начал стрельбу из узкой бойницы между кузовом и чехлом запасного колеса. Машину нещадно швыряло на обломках разгромленных лавок, пули летели в белый свет.
Беглецы нырнули в распахнутые двери какой-то харчевни, пронеслись сквозь опустевший обеденный зал, кухоньку и выскочили на соседнюю улицу. По ней тоже бежали недолго — узкий проход между двумя домами, крутая лесенка с вытертыми временем каменными ступенями, висящее на веревках белье, мусорные баки, шмыгнувшие во все стороны худые коты, переулок…
Сзади ударили несколько автоматов. Рувим различил в грохоте выстрелов рявканье штурмовых ружей и треск полицейских «узи», и тут же без сил сполз по стене, больно ударившись простреленной ягодицей о каменную мостовую.
— А вот и кавалерия… — прохрипел он, задыхаясь, — подоспела…
Арин упала рядом с ним. На блестящем от пота, покрасневшем лице алела новая царапина, пересекавшая левую щеку.
— Живая? — выдавил из себя Рувим.
Девушка кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она дышала, словно только что закончивший дистанцию стайер.
В нескольких сотнях метров от них опять загрохотали очереди, а потом наступила тишина.
Они сидели в двух шагах от входа в небольшой фруктовый магазинчик, из дверей которого то и дело выглядывал испуганный канонадой до смерти хозяин. В лавке бубнил телевизор, по традиции висящий рядом с кассой.
На этот раз диктор говорил на иврите (Еврейский квартал, все же, подумал Рувим), вещал что-то горячо, взволнованно — впрочем к такой подаче зрители давно привыкли. Здесь все делалось эмоционально. Трудно было представить себе, что начнется в эфире минут через двадцать, когда в Старый город приедут корреспонденты всех основных телеканалов. Говорили о теракте в Эйлате, потом о том, как идет расследование…
— Не может быть! — Кац вскочил, но тут же потерял равновесие, снова ударился многострадальным задом о брусчатку, стал на четвереньки и кинулся ко входу в магазинчик, чтобы лучше слышать слова диктора.
Испуганный хозяин метнулся прочь от бегущего на него профессора, как кот из мусорного бака, разве что без страшного мяуканья.
— …опознан сегодня медперсоналом. Это гражданин Украины Валентин Шагровский, доставленный в госпиталь ночью в тяжелом состоянии. По нашей информации, он пришел в себя, но пока что допросить его без угрозы для здоровья спецслужбы не могут. Остается загадкой, как достаточно известный украинский журналист, приехавший в страну по приглашению дяди, профессора Иерусалимского Университета Рувима Каца для сбора материалов по истории Древней Палестины, мог оказаться в центре террористического заговора. Сотрудники «Шабак» не комментируют эту информацию, но возле палаты тяжелораненого Шагровского выставлена охрана. Выписан ли ордер на его арест или охраняют его с целью обеспечения безопасности, мне выяснить не удалось.
Рувим вдруг заметил, что трет рукой ребра с левой стороны.
Говорить, что веришь в чью-то удачу — это одно. А узнать, что племянник жив — совсем другое. А он жив! Жив!
Он оглянулся, поймал взгляд Арин и понял, что она тоже слышала репортаж. Нижняя губа девушки мелко-мелко дрожала.
Вот, черт… — подумал Рувим. — Я же совершенно не переношу женских слез!
— Уходим, — сипло проговорил он, стараясь сделать вид, что ничего особенного не произошло, а по телевизору просто сообщили давно известные ему вещи. — Я не знаю, как они нас вычислили. Я не знаю, кто нас сдал. Больше я никому не верю. Едем в Эйлат. Вытащим Валентина, пока его не достали наши арабские друзья.
