Но Иегуда все же не выдержал, прошелся среди братьев по крови в надежде услышать звуки родной речи, но до ушей его долетали лишь греческие слова, проговоренные чисто, без знакомого гортанного «ha». Здесь молились Яхве, но говорили на чужом языке. Здесь даже не пахло родиной.
Через неделю Иегуда знал Эфес лучше многих горожан, через две ему казалось, что он всегда здесь жил.
В чем-то город походил на Александрию. Многолюдный, шумный, многоязыкий, пропахший морем, солнцем, водорослями, рыбой, дымом жаровен, на которых готовили в каждом дворе, в каждой корчме и даже на улицах, где раскладывались с утра мелкие торговцы. Рынки Эфеса, разноцветные, с неистребимым запахом гниющих овощных очисток и рыбьих потрохов, ломились от изобилия. Над освежеванными тушами в мясных рядах роились мухи и удивительно крупные длиннотелые осы, и мясники, в основном бородатые греки и сирийцы, заворачивали мясо в белые холстины, тут же пропитывающиеся кровью. Были на рынках и еврейские ряды, тут покупали птицу и зелень. Возле клеток с курами и голубями сидел веселый резник-шойхет и покрикивал на балующихся детишек. Гоготали в загоне большие белые гуси, и запах птичьего помета, свежей крови и острого козьего сыра мешался с густым ароматом сухих трав…
Если в верхней части города улицы были не особо многолюдны, то ниже народу прибывало, и в торговые часы (а они начинались с рассветом и замирали только к ночи, прерываясь, по устоявшейся на юге привычке, в самое жаркое время дня) кое-где было просто не пройти. У самого порта, буквально на каждом свободном куске земли, располагаясь вдоль стен домов, раскладывали свой товар торговцы сладостями, медом, травами, ставили свои меха и кувшины разносчики воды. Тут же тлели в керамических поддонах уголья и капали горячим мясным соком небольшие сувлаки
[63]. Здешний народ не был беден, и мясо могли позволить себе многие, но и нищих на улицах хватало. Хватало и воров, срезавших кошельки, тащивших все, что плохо лежало. Воров ловила и тут же била городская стража и сами граждане Эфеса, привычно орудовавшие палками. Особенно отличившихся преступников волокли в большую тюрьму, находившуюся неподалеку от набережной, рядом с казармами и народным собранием.
Набережная и таверны на ней могли сравниться с Вавилоном — городом, где Яхве впервые разделил людские языки. Порт выплевывал на берег сотни моряков, рожденных в разных землях и странах, разноцветных, лысых и заросших волосами по самые глаза, маленьких, рослых, худых, покрытых шрамами и цветными рисунками по коже. Голоса их звучали громко, непривычно. Они пили вино, ели много и жадно и так же жадно совокуплялись с продажными женщинами — порнами, иногда даже не давая себе труд найти укромный уголок. Возле лупанариев постоянно клубилась полупьяная толпа, напоминая мух и ос, вьющихся возле ободранных мясных туш на Верхнем рынке. И были в ней не только моряки, но и вполне оседлые жители славного полиса, охочие до женской ласки — как ремесленники, так и богатеи. Рассказывали, что из одной библиотеки в лупанарий прорыт подземный ход, чтобы ученые мужи, чьи жены подозрительны и ревнивы, могли провести время за книгами с толком для себя. И это было похоже на правду.
Несмотря на многолюдье и вольные нравы, властям удавалось поддерживать в городе относительный порядок. Конечно же, одной городской стражи и ополчения для этого было недостаточно, и Иегуда наметанным глазом определил шныряющих по улицам соглядатаев, здешних сотрудников тайной полиции, следивших за сомнительными личностями и настроениями в полисе: так было заведено во всех римских провинциях, и Эфес не был исключением.
Он проводил в поисках весь световой день, возвращаясь в гостиный дом в темноте, когда на веранде накрывали столы и постояльцы принимались за ужин. Лицо его примелькалось, люди, живущие в комнатах по соседству, все время менялись, только он один постоянно занимал свой стол в углу веранды, в тени, и, попивая прошлогоднее вино, ловил обрывки долетающих до него разговоров. Пока что все было напрасно. Весна плавно катилась в лето, дни становились все жарче, ночи теплее, детишки уже вовсю плескались в море, а его поиски так и оставались безрезультатными.
Для того, чтобы найти человека в полумиллионном полисе, можно не иметь ни терпения, ни веры в успех, достаточно будет одной удачи. Вот только удача никогда не приходит к тем, кто не умеет ее дождаться.
Интермеццо 2
Всего вокруг Земли крутится около 5600 спутников искусственного происхождения, и сколько из них могут выполнять и выполняют шпионские функции, доподлинно не знает никто.
Вполне возможно, что на Земле есть мертвые зоны, просмотреть которые с орбиты невозможно, но Израиль в районе Иудейской пустыни к таковым не относится. Наблюдение в ночное время затруднено, так как для этого камеры должны уметь снимать в инфракрасном диапазоне, но возможно — такие аппараты есть.
В условиях хорошей видимости некоторые из них могут делать снимки настолько высокого разрешения, что по ним сторонний наблюдатель легко определит даже половую принадлежность прыгающих по окрестным горам антилоп. Ночью же мощные объективы могут засечь и отследить объект по температурному пятну турбинного выхлопа или по бортовым огням. К счастью для чистильщиков и к несчастью для профессора и его друзей, орбиты нескольких таких фоторазведчиков пролегали в небе над головами беглецов.
Люди, к которым обратился Поль, по-видимому, имели очень большие возможности, и спутниковые снимки, на которых видна была черная тень санитарного вертолета с пылающей, как майский цвет, турбиной на горбу, скользящая на северо-запад, поступили к нему на лэптоп еще до того, как здоровущий пикап выбрался из города.
— Бэер-Шева, — сказал Поль, рассматривая изображение на экране. — Они пошли на Бэер-шеву… Но почему? Что им делать в Беэр-Шеве?
Израиль. Шоссе 31
Наши дни
Ночь на горной дороге, ведущей от Эйн-Геди к Бэер-Шеве, не была непроглядно темна, но Амар Дауд очень устал и вел машину медленно и осторожно, словно не ехал, а крался, стараясь оставаться незамеченным. Дорога была пустынна, вершины гор темны. Здесь не было огней, практически не было селений — только горы, ущелья и тишина, как тысячи лет назад.
Джип, угнанный странными, не причинившими Амару вреда террористами, обнаружили в Иерусалиме на второй день после исчезновения, и Дауд с радостью помчался за своим «ниссаном» в городское полицейское управление. Конечно же, пришлось заполнить массу бумаг, бить поклоны, распинаться в благодарностях, но все равно, джип ему вернули только поздним вечером, когда солнце уже начало клониться к закату.
Оставаться ночевать в столице Амар не захотел и пустился в дорогу, как только получил ключи в руки. По пути он, чтобы не заснуть, два раза пил крепчайший кофе по-арабски, а недавно поел в придорожном кафе, о чем сразу же пожалел — сонливость навалилась на него, несмотря на выпитый бодрящий напиток. Тратить деньги на ночевку в отеле он не хотел, даже не потому, что был от природы прижимист — просто до дома оставались считанные километры и выбрасывать сотню шекелей для того, чтобы продремать несколько часов на пахнущих дешевым стиральным порошком простынях, казалось несусветной глупостью. «Патфайндер», урча дизелем, полз в гору, щупая асфальт белесым светом головных фар, в динамиках стереосистемы звучал дивный голос Амр Диаба
[64]. Амар Дауд чувствовал, что может незаметно для себя заснуть в любую минуту. Он уже вскидывался несколько раз, поймав себя на том, что теряет связь с реальностью. Здесь, на горной дороге, задремать на секунду или две означало почти неминуемый полет в ущелье. Глубокое ущелье, в котором трудно будет найти останки переоценившего свои силы идиота.
