В ответ на такое отношение я еще больше старался подчеркнуть свои значительность и превосходство. К тому же из меня прямо-таки била радость жизни и возбуждение от того, что я летаю на собственном аэроплане. Я с гордостью прокатил свою сестру, но при следующем приземлении угодил колесом в кроличью нору, машину подкинуло и ударило о стоявший рядом дуб. Чувствительный удар был нанесен и моему самолюбию. Почесав в затылке, я вспомнил о Джордже Муре, местном плотнике, с которым водил дружбу еще мальчишкой. Сбегал за ним, и мы, вооружившись молотком и пилой, восстановили сломанные стойки и добавили еще пару новых. Спустя 18, часов я снова был в воздухе. На следующий день я взял с собой нашего бывшего садовника Уилки, и, когда мы благополучно приземлились, он напомнил, что сегодня мой день рождения и что ровно 28 лет назад он верхом сгонял в Баунстэпл и привез доктора, который помог мне совершить первое приземление в этот мир.
Обратно в Бруклендз я улетал при довольно сильном ветре — две мои сестры и Уилки помогали мне перед взлетом, удерживая аэроплан за крылья. Порывы ветра помешали мне совершить посадку в Бруклендзе с первого раза. Со второго захода мне удалось хорошо приземлиться. Ветер был боковым, и, пока я катил к ангарам, наветренное крыло стало подниматься, а другое медленно и, я бы сказал, грациозно клонилось к земле. Вот оно уже касается земли, вот сминается, а я смотрю, как завороженный. Наветренное крыло тем временем все поднималось и поднималось, и в конце концов весь аэроплан оказался балансирующим на смятом крыле. Потом машина подскочила в воздух и упала точнехонько на нос, задрав хвост в небо. А я повис на спасательных ремнях вниз головой в 10 футах от земли.
Пятьдесят часов ушло у меня на ремонт. Руководил ремонтом главный такелажник, и я многому у него научился. Вероятно, стоит добавить, что моя предыдущая грубая починка лонжерона и компрессорных стоек весьма позабавила такелажника. Вообще, они впервые видели, чтобы пилот ремонтировал свою собственную машину. Мне же установка нового крыла и пропеллера прибавила ценный опыт.
После этого случая я всерьез взялся за летную практику. Час за часом работал над техникой приземления — против ветра, при боковом ветре, по ветру. Потом — на ограниченном пространстве. Носовым платком обозначал точку приземления внутри огороженного участка, в 10 ярдах от ограды и старался сесть точно в этом месте. Затем переносил платок за 150 ярдов от ограды и старался, приземлившись, остановиться точно в этом месте (мой аэроплан не имел тормозов). По полчаса в день я учился совершать вынужденную посадку: поднимался на тысячу футов, выключал двигатель, выбирал в окрестностях самое подходящее поле и садился на него. Вначале я всегда мазал, проскакивал поле и представлял при этом, что если заглохнет мотор, то быть мне покойником. Постепенно приобретал мастерство и вскоре уже мог, пройдя над деревьями или оградой, опуститься точно в то место, куда хотел.
Занимался я и воздушной акробатикой. Петли обычно делал над прямым длинным участком железной дороги — это помогало следить за точностью выполнения воздушного пируэта. 3 октября мою машину оборудовали компасом. Я стал добавлять в свою дневную программу штурманские упражнения и контроль за расходом горючего при разных скоростях. 15 октября я взлетел и приземлился при свете луны. Этот полет подарил мне 23 минуты небывалого наслаждения. Я ощущал полнейшую изолированность, полнейшее уединение, а тысячи огней внизу лишь усиливали чувство оторванности от всего мира.
Когда я в июле прибыл в Англию, то решил, что обратно в Австралию полечу один. Сегодня такой полет не показался бы чем-то особенным, но в то время это смог сделать единственный человек — австралийский ас, летчик-испытатель Берт Хинклер. Я дал себе шесть месяцев на подготовку к перелету. Времени уже оставалось в обрез, денег — тоже, особенно наличных. Я решил совершить испытательное турне по Европе и телеграммой попросил Джеффри собрать мне за это время 400 фунтов. Мне кроме прочего надо было застраховать аэроплан — я еще не полностью за него расплатился. В Европе ноябрь — худшее время для полетов, а я к тому же не был опытным летчиком. Мне пришлось искать поддержку, и в конце концов моим гарантом выступил капитан Лэмилаф — отличный парень и добрый друг начинающих авиаторов. Он только поставил мне одно условие: на первом этапе турне взять с собой опытного пилота Джо Кинга.
Мы стартовали 25 октября, и эта европейская воздушная экспедиция стала хорошим приключением. Джо Кинг летел со мной до Парижа.
— Поехали, — сказал Джо и дал полный газ.
Я решил, что он хочет сам выполнить взлет, и отпустил управление. Мы долго не могли оторваться, а взлетев, прошли всего в паре футов над деревьями.
— Какого черта ты там делаешь? — прокричал мне Джо.
— Да никакого, — ответил я, слегка задетый., - я вообще не трогал управление.
— Я тоже, — сказал Джо.
Не думаю, чтобы мы смогли повторить этот трюк.
Вначале Джо все время спрашивал, знаю ли я, где мы находимся и куда летим. Ла-Манш стал первым моим полетом над водным пространством, и я поднялся на 6 тысяч футов. Джо начал жаловаться на холод, поэтому я сел в Аббевилле, во Франции, и мы немного согрелись коньяком. После этого Джо перестал о чем-либо беспокоиться, заснул в переднем кокпите и проспал до самого Парижа. Дальше я полетел один.
Следующая посадка — в Ницце, где мне предстояло заправиться. Я сел на пустынном пляже, поймал машину, съездил в Ниццу и вернулся на такси с канистрами бензина. Из Ниццы полетел в Италию.
Из Венеции вылетел поздно и хотел следующим прыжком достичь Любляны в Югославии. Триест я пролетал уже в сумерках, и стало ясно, что до темноты мне до Любляны не добраться. В темноте так в темноте — я решил рискнуть. Но над горами я попал в туман и стал беспокоиться: если он будет держаться и дальше, мне не удастся увидеть Любляну. Внезапно я осознал, что должен немедленно садиться, пока еще могу различать что-то внизу. Подо мной была неширокая долина, разбитая на сотни лоскутков-полей. Я выбрал на вид самое подходящее, заложил крутой вираж и приземлился. Увы, в сумерках я не увидел, что сажусь на свежевспаханное поле, и понял это слишком поздно — когда колеса уже увязли. Хвост задрался, и моя «Мот» встала на нос. Опять я повис на ремнях в 10 футах над землей. Оценить урон мешала темнота, но наутро оказалось, что сломался только пропеллер. Мне пришлось 10 дней ждать нового, сидя в ближайшей деревушке Нови Вас при Ракеку. Ясно, что в местечке с таким названием я не скучал.
Деревенский староста захотел покататься на моей машине, и я не мог ему отказать — все жители очень заботливо ко мне относились. Обследовал все ровные места в окрестностях, и лучшее, что мог найти, был участок шириной 15 и длиной 200 ярдов с окаймлявшими его глубокими канавами. «Джипси Мот», как мы помним, не имела тормозов, но мне удалось и взлететь, и сесть благополучно вместе со старостой.
Дальше был Белград, из него я вылетел в плохую погоду. 60 миль летел над Дунаем; долину окаймляли горы, покрытые плотными облаками и туманом. Помня музыку Штрауса, я представлял Дунай прозрачным и голубым и был разочарован: он оказался мутным, коричневым. К Железным Вратам я подлетал великолепным ущельем, напоминавшим огромный тоннель с облачным сводом.
