До тех пор пока в Молдавии и Валахии сохранялся фанариотский режим, на греков приходилась значительная часть вины за жалкое состояние обоих княжеств. После того как неудачное восстание этеристов положило конец вековому контролю фанариотов над Молдавией и Валахией, местное боярство стало главным объектом российской критики. Интересную иллюстрацию этого изменения можно найти в описании событий 1820-х годов в Молдавии и Валахии, опубликованном уже упоминавшимся сотрудником российского консульства в Бухаресте И. П. Яковенко. Вопреки недвусмысленному осуждению любого восстания со стороны официальной России, Яковенко находил совершенно истинным страстное осуждение злоупотреблений фанариотов Тудором Владимиреску, лидером антифанариотского восстания в Валахии, вспыхнувшего за несколько недель до вступления этеристов в княжества
[766]. Однако первые автохтонные господари, назначенные после падения фанариотов, оказались в неменьшей степени проводниками губительного господства Порты. Яковенко порицал их опору на османские войска, произвольное преследование политических противников и грабительские налоги, вводимые с целью удовлетворить возросшие запросы Порты
[767]. В более общем плане Яковенко критиковал неспособность валахов оказать хотя бы символическое сопротивление османам, что так сильно контрастировало с действиями сербов в 1810-е и в 1820-е годы. В то время как сербы отказались разоружаться и повиновались только тем приказам, «кои согласны с истинною пользой народа», Валахия, «потеряв из рук оружие, долженствует в сих критических обстоятельствах преклонить выю свою пред Турками с рабской покорностью»
[768]. Это нелестное для валахов сравнение свидетельствовало об утрате жителями дунайских княжеств военной доблести, которую авторы XVIII столетия все еще находили у них
[769]. Здесь можно усмотреть проявление того же противопоставления «древних» и «новых», которое структурировало российское восприятие греков.
Тем временем растущее влияние панславистских идей побудило российских авторов задаться вопросом об отношении молдаван и валахов к славянам. Вопреки упоминаниям их латинских корней в описаниях княжеств, составленных в XVIII столетии, некоторые российские авторы 1820-х годов утверждали, что жители Молдавии и Валахии были славянами
[770]. Согласно Спиридову, язык валахов представлялся ему смесью славянского и «испорченного латинского или итальянского», который даки, которых Спиридов также считал славянами, переняли у римлян. Российский автор рассматривал молдаван и валахов как часть славянской общности племен, о существовании которой свидетельствовали «сходство наречий, ими употребляемых и имеющих один и тот же корень, нравов, обычаев, прозваний людей, названий городов, селений, рек, озер, урочищ, наконец вера ими исповедуемая»
[771].
Спустя несколько лет Венелин соглашался со Спиридовым в том, что молдаване и валахи были славянами. Для того чтобы соединить исторические нарративы южных и восточных славян, Венелин был готов превратить всю историю двух княжеств в историю болгар. Преобладание славянского элемента в Молдавии и Валахии, согласно Венелину, подтверждалось топонимами и использованием церковно-славянского языка представителями высших классов и чиновниками в государственной переписке в средневековый период. По мнению Венелина, лингвистическая и культурная специфика румын была следствием османского завоевания. Для того чтобы прервать естественную взаимосвязь, которая существовала между Московским государством и княжествами, Османы установили фанариотский режим, после чего валашский язык вытеснил церковно-славянский в церквях, а болгарская знать подверглась эллинизации
[772].
Версия Венелина соответствовала представлению о молдавских и валашских боярах как о коррумпированной и непатриотичной элите. Это представление возникло в первые десятилетия XIX столетия и отражало опыт российских оккупационных властей в Молдавии и Валахии в период войны 1806–1812 годов, а также первый опыт управления Бессарабией. Согласно Спиридову, валашское «дворянство, через сто лет привыкшее повиноваться воли фанариотов и от них ожидать милостей и наград, приняло все пороки сих знаменитых хитростью, крамолами, пронырством и любострастием Греков. Оно утратило все добродетели праотцов, забыло о их мужестве и воинственном духе, пренебрегло любовию к отечеству, приверженностью к вере»
[773].
Спиридов отмечал, что растлевающее воздействие фанариотов на славянскую основу молдаван и валахов было неравномерным. Оно в особенности проявлялось в Валахии, где боярские «гордость и чванство равняются только лести и унижению, оказываемыми ими перед мгновенными своими властителями, чтобы получить от них место или должность, способствующую грабить и разорять соотечественников своих». Не ограничиваясь аристократической верхушкой валашского общества, вредное чужестранное влияние затронуло и валашских купцов, которые стремились получить боярские титулы. Согласно Спиридову, их характеризовала «ленность, причиняемая притеснителями [и] трусливость, следствие боязни побоев или денежных взысканий». По мнению российского автора, «какое-то безобразное потворство каждому, скрытая злоба и зависть» отличали даже ремесленников и крестьян
[774].
Напротив, жители горных регионов Валахии и Олтении (Малой Валахии) вызывали у Спиридова симпатию своим трудолюбием, смелостью, честностью и чистотой нравов. Также и простые молдаване, хотя и «не столь имеют природных дарований как Валахи», были тем не менее «смелее, отважнее [и] может быть промышленнее своих соседей». Они также «сохранили более Валахов не только слов и речений, но даже оборотов речи славянских» в своем языке, который, по мнению Спиридова, «происходил от славянского корня», но был испорчен латинскими и итальянскими словами
[775]. По его мнению, даже представители высших классов Молдавии были более озабочены просвещением и образованием, чем их валашские собратья, а также менее раболепны в отношениях с князьями, менее жадны до синекур, рангов и отличий, а также более уделяли внимания благополучию своей страны.
